Михаил суслов и его мокроступы. Суслов михаил андреевич Суслов михаил андреевич биография семья

Советский партийный и государственный деятель, секретарь ЦК ВКП (б)/КПСС (1947-1982). Главный идеолог КПСС в период правления .

Михаил Андреевич Суслов родился 8 (21) ноября 1902 года в семье Андрея Андреевича Суслова (ум. 1930), крестьянина села Хвалынского уезда Саратовской губернии (ныне в ).

В 1918-1920 годах М. А. Суслов работал в сельском комитете бедноты. В 1920 году вступил в комсомол, активно участвовал в жизни комсомольской организации Хвалынского уезда. В 1924 году окончил Пречистенский рабфак (), в 1928 году - Московский институт народного хозяйства им. Г. В. Плеханова. Позднее учился в Экономическом институте красной профессуры и вел преподавательскую работу в МГУ и Промакадемии.

В 1931-1934 годах М. А. Суслов работал в аппарате Центральной контрольной комиссии ВКП (б) и Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции (ЦКК-РКИ), затем до 1936 года - в Комиссии советского контроля при СНК СССР.

В 1937-1939 годах М. А. Суслов занимал должности заведующего отделом, секретаря Ростовского обкома ВКП (б). В 1939-1944 годах был первым секретарем Орджоникидзевского (Ставропольского) крайкома ВКП (б). Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 годов М. А. Суслов являлся членом Военного совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальником Ставропольского краевого штаба партизанских отрядов, проводил большую работу по мобилизации трудящихся края на борьбу против немецко-фашистских оккупантов, а затем по восстановлению хозяйства края, разрушенного захватчиками. С конца 1944 года был председателем Бюро ЦК по Литовской ССР, оказывал большую помощь партийной организации республики в ликвидации последствий войны, в упрочении советского строя в Литве. С марта 1946 года М. А. Суслов работал в аппарате ЦК партии. С 1947 года был секретарем ЦК (занимал эту должность до конца жизни). Одновременно в 1949-1950 годах являлся главным редактором газеты «Правда».

На XVIII съезде ВКП (б) (1939) М. А. Суслов избирался членом Центральной ревизионной комиссии, на XVIII Всесоюзной конференции ВКП (б) (1941), XIX-XX и XXII-XXV съездах КПСС избирался членом ЦК. С июля 1955 года являлся членом Президиума ЦК, с апреля 1966 года входил в состав Политбюро ЦК КПСС. Избирался депутатом Верховного Совета СССР первых девяти созывов, с 1950 года был членом Президиума Верховного Совета СССР, с 1954 года возглавлял Комиссию по иностранным делам Совета Союза.

В конце 1940-х годов вошел в число «молодых соратников» . До начала 1960-х годов пользовался доверием , в 1964 году был деятельным участником его смещения. На годы правления приходится пик его карьеры. В политике М. А. Суслов придерживался умеренно-консервативных позиций, старался сохранять стабильность, не прибегая к крайностям, однако настойчиво подавлял идеологических противников. Несмотря на свое огромное влияние в государстве, М. А. Суслов отличался крайней скромностью и вел жизнь, близкую к аскетической.

М. А. Суслов дважды удостаивался звания Героя Социалистического Труда (1962, 1972), был награжден четырьмя орденами Ленина, орденом Отечественной войны 1-й степени.

СУСЛОВ, МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ (1902–1982), деятель советского государства и коммунистической партии. Родился 8 (21) ноября 1902 в селе Шаховском Хвалынского уезда Саратовской губернии (ныне Павловский район Ульяновской области) в крестьянской семье. Окончил приходскую школу, в 1918–1920 работал в комитете бедноты родного села, участвовал в комсомольской работе в Хвалынском уезде.

В 1921 Суслов стал членом коммунистической партии и в том же году по путевке партийной организации приехал в Москву и поступил на Пречистенский рабфак, который окончил в 1924. Затем до 1928 учился в Московском институте народного хозяйства им. Г.В.Плеханова, одновременно вел преподавательскую работу в столичных текстильном институте и химическом техникуме. Позднее был зачислен слушателем Экономического института красной профессуры (ИКП), который готовил новую «партийную интеллигенцию». С 1929 начал читать курс политэкономии в Московском университете и в Промышленной академии.

В 1931 по окончании Экономического ИКП постановлением ЦК ВКП(б) был «распределен» инспектором в аппарат Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, в 1933 выезжал в составе комиссий для проведения чисток (т.е. проверок лояльности коммунистов партийному руководству) Уральской и Черниговской партийных организаций. С 1933 по 1936 – член Комиссии советского контроля при СНК СССР. В 1937 в составе группы партийных и советских работников был командирован в Ростовскую область для «укрепления» областной партийной организации, все руководство которой оказалось репрессировано, и проведения «очистительной работы» по «искоренению врагов народа». До февраля 1939 работал заведующим отделом, третьим, а затем вторым секретарем Ростовского обкома партии.

В 1939–1944 первый секретарь Орджоникидзевского (Ставропольского) крайкома ВКП(б). Одновременно в 1941–1943 – член Военного совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальник партизанского движения края. Будучи руководителем края, провел мобилизацию крестьян на ускоренное строительство Невиномысского оросительного канала, отдал приказ о взрыве Казанского кафедрального собора в Ставрополе, организовывал помощь органам НКВД в проведении в 1943 депортации карачаевского народа.

С конца 1944 – председатель Бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР, являвшегося фактически чрезвычайным и полновластным органом управления республикой. В сложных условиях партизанской войны с коллаборационистами и противниками коммунизма (так называемыми «лесными братьями») проводил политику беспощадного очищения партийно-государственного аппарата от инакомыслящих, насильственной коллективизации сельского хозяйства, занимал жесткую позицию по отношению к местной интеллигенции, считая ее проповедником литовского национализма.

С марта 1946 – в аппарате ЦК ВКП(б). По предложению Сталина в 1947 на пленуме ЦК ВКП(б) был утвержден членом Оргбюро ЦК и секретарем ЦК партии, отвечавшим за работу средств массовой информации. Одновременно в 1949–1951 – главный редактор газеты «Правда». Вместе с А.А.Ждановым и Г.М.Маленковым в июне 1948 выезжал в Румынию для участия в Совещании представителей Информационного бюро коммунистических партий, где обсуждался вопрос об «оппортунистической политике» руководства Югославской компартии. В 1949 был одним из главных организаторов пышного празднования 70-летия Сталина и борьбы с так называемым «космополитизмом». Принял активное участие в подготовке ХIХ съезда ВКП(б), вместе с небольшой «бригадой» разработал несколько вариантов речи Сталина на съезде (окончательную редакцию сделал сам вождь). Свидетельством укрепившегося доверия Сталина стало включение Суслова в 1952 в состав расширенного Президиума ЦК КПСС.

После смерти Сталина и возвышения Г.М.Маленкова, у которого с Сусловым не сложились отношения, был выведен из Президиума ЦК КПСС. Поэтому в развернувшейся в середине 1950-х годов внутрипартийной борьбе за власть молодой секретарь ЦК партии твердо занял сторону Н.С.Хрущева, выступив против многолетних сподвижников покойного вождя. Суслов при этом руководствовался не столько принципиальными соображениями преодоления сталинизма, сколько карьерными мотивами. Его возвращение в состав Президиума ЦК КПСС на июльском (1955) пленуме ЦК КПСС совпало с критикой В.М.Молотова, обвиненного в ортодоксальной позиции по вопросу об урегулировании отношений с Югославией (сам Суслов, позднее не раз выступавший против «обуржуазившихся югославов», произнес по этому вопросу обличительную речь). В конце октября – начале ноября 1956 вместе с А.И.Микояном возглавил советскую делегацию, прибывшую в Будапешт для переговоров с венгерскими руководителями и выяснения обстановки. Результатом «выяснения» стало решение Москвы о подавлении антикоммунистического восстания венгерского народа с помощью вооруженной силы. Примечательно, как вспоминает Н.С.Хрущев, что А.И.Микоян противился вводу и использованию советских войск, а Суслов, напротив, придерживался жесткой позиции.

В начале 1960-х годов Н.С.Хрущев отстранил Суслова от непосредственного руководства идеологической работой в партии и государстве, доверив это дело Л.Ф.Ильичеву, назначенному председателем соответствующей Комиссии ЦК КПСС. Суслову было поручено заниматься вопросами связей КПСС с коммунистическими и рабочими партиями других стран. В июле 1963 в условиях ухудшения советско-китайских отношений возглавил советскую делегацию на переговорах с представителями компартии Китая, но не сумел добиться примирения. Результаты переговоров и суть разногласий с китайцами изложил в докладе на февральском (1964) пленуме ЦК КПСС. Как вспоминал один из авторов проекта доклада Ф.М.Бурлацкий, выступление было личным поручением Н.С.Хрущева, потребовавшего «решительно осудить устами Суслова культ личности». Но, критикуя бывших друзей по социалистическому лагерю за их неприятие решений ХХ съезда КПСС по вопросу о сталинизме, сам докладчик уже был готов его реанимировать и остановить ту скромную либерализацию общественно-политической жизни, которая началась в СССР после смерти Сталина. Не случайно именно Суслову противники Н.С.Хрущева доверили сделать доклад об ошибках и необходимости замены первого секретаря ЦК партии и председателя Совета министров СССР на октябрьском (1964) пленуме ЦК КПСС.

После смещения Н.С.Хрущева Суслов фактически стал вторым после Л.И.Брежнева человеком по влиянию в партии и государстве. Как член Политбюро и второй секретарь ЦК КПСС он вел заседания Секретариата ЦК партии, отвечал за все вопросы идеологической политики в стране, за руководство деятельностью средств массовой информации, цензуру, культуру и искусство, высшее образование и школу, отношения государства и религиозных организаций. С его именем связаны гонения на демократически настроенную интеллигенцию (разгром редакции журнала «Новый мир», выдворение из СССР А.И.Солженицына, ссылка А.Д.Сахарова и др.), подготовка и принятие конституции эпохи «развитого социализма» – Конституции СССР 1977, застой в развитии общественных наук в стране. Помимо этого, Суслов принимал самое деятельное участие в выработке внешнеполитического курса СССР. Он был в числе узкого круга членов Политбюро ЦК КПСС, принявших в 1979 решение о вводе советских войск в Афганистан. Ему же в 1980–1981 было поручено возглавить комиссию ЦК КПСС по выработке политики по отношению к революционным событиям в Польше.

В личной жизни Суслов был подчеркнуто скромен и аскетичен. Не имел и не стремился получить ученые звания и степени, не выступал с собственными научными трудами. Как вспоминал бывший работник аппарата ЦК КПСС Ф.Ф.Петренко, «два раза в год Суслов имел обыкновение вызывать к себе главного бухгалтера ЦК, открывать перед ним ящик стола, где лежала зарплата за последние шесть месяцев, и большую часть ее отдавать в партийную кассу».

Вероисповедание: атеизм Рождение: 8 (21) ноября (1902-11-21 )
Шаховское , Хвалынский уезд , Саратовская губерния Смерть: 25 января (1982-01-25 ) (79 лет)
Москва Место погребения: Некрополь у Кремлёвской стены Партия: КПСС Награды:

Михаи́л Андре́евич Су́слов (8 ноября , Саратовская губерния - 25 января , Москва) - советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС (1952-53, 1955-82), Секретарь ЦК КПСС (1947-82).

Пик карьеры М. А. Суслова пришёлся на времена Брежнева , хотя влиятельным деятелем был уже при Сталине и Хрущёве . Являлся идеологом партии, и его иногда называли «серым кардиналом » советского строя и «Победоносцевым Советского Союза» .

Биография

Родился в крестьянской семье в селе Шаховское Хвалынского уезда Саратовской губернии, ныне Павловского района Ульяновской области .

В 1918 году Суслов вступил в ряды сельского Комитета бедноты , в феврале 1920 года - в комсомол , а в 1921 году - в ряды РКП(б) . По комсомольской путёвке был направлен на учёбу в находившийся в Москве Пречистенский рабфак , по окончании которого в 1924 году поступил в , который окончил в 1928 году . В 1929 году поступил в аспирантуру Института экономики Коммунистической Академии . Одновременно с учёбой в аспирантуре, которую закончил в 1931 году , преподавал политическую экономию в Московском государственном университете и Промышленной академии .

В 1931 году Михаил Андреевич Суслов был переведён в аппарат Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции (ЦКК - РКИ), а в 1934 году - в Комиссию советского контроля при Совете Народных Комиссаров СССР (СНК СССР).

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 ноября 1972 года за большие заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством в коммунистическом строительстве и в связи с 70-летием со дня рождения Михаил Андреевич Суслов награждён второй золотой медалью «Серп и Молот» с вручением ордена Ленина.
При Брежневе роль Суслова в партии возросла, в его ведении была идеология, культура, цензура, образование. Суслов был инициатором гонений на интеллигенцию, поднявшуюся после хрущёвской «оттепели» , имел репутацию «догматика» и «консерватора». С его именем связаны гонения на диссидентов , изгнание А. И. Солженицына из СССР, ссылка А. Д. Сахарова .

Михаил Андреевич Суслов умер 25 января 1982 года в Москве , за несколько месяцев до Леонида Ильича Брежнева . Важную внутриполитическую и идеологическую роль Суслова в последние годы его жизни подчёркивает то, что он был похоронен (в ряду всего нескольких партийных деятелей, таких, как Калинин , Жданов , Сталин , Ворошилов) в Некрополе у Кремлёвской стены , в отдельной могиле, на которой вскоре был воздвигнут памятник. Церемония похорон 29 января транслировалась в прямом эфире по всей территории СССР , а в стране был объявлен трёхдневный траур .

Хотя М. А. Суслов достиг весьма преклонного возраста, всё же по поводу его кончины выдвигались различные конспирологические версии . Как свидетельствовал Е. Чазов , несмотря на болезнь сердца, которую Суслов лечил, он умер не от неё, а из-за инсульта : «Случилось это в больнице, куда он лёг на несколько дней для диспансеризации. Когда днём мы были у него, он чувствовал себя вполне удовлетворительно. Вечером у него внезапно возникло обширное кровоизлияние в мозг. Мы все, кто собрался у постели Суслова, понимали, что дни его сочтены, учитывая не только обширность поражения, но и область мозга, где произошло кровоизлияние. Так и оказалось. Через три дня Суслова не стало» .

После смерти Суслова его обязанности в Политбюро были переданы Ю. В. Андропову , до этого возглавлявшему Комитет государственной безопасности СССР . 12 ноября 1982 года Андропов стал преемником Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС , а в июне 1983 года - и как председатель Президиума Верховного Совета СССР .

Личная жизнь

Семья

Отец - Суслов Андрей Андреевич умер в 1930 году .

Брат - Суслов Виктор Андреевич.

Родители М. А. Суслова были бедными крестьянами, не имевшими для собственного маленького хозяйства собственной лошади, из-за чего его отец, Андрей Андреевич Суслов, подрабатывал на нефтепромыслах в Баку в 1904 году , а в 1916 году собрал артель плотников и отправился в Архангельск . После Октябрьской революции Андрей Андреевич оставил работу в деревне, однако мать с помощью Михаила продолжила заниматься сельским хозяйством. В 1919 году отец Михаила вступил в РКП(б) , после чего работал в горсовете .

Жена - Суслова Елизавета Александровна (1903-1972).

Дети: сын - Револий (1929), генерал-майор, 15 лет возглавлял ЦНИИРЭС - Центральный НИИ радиоэлектронных систем ;

дочь - Сумарокова, Майя Михайловна, доктор исторических наук, балканист.

Мировоззрение

Придерживался умеренно-консервативной позиции, стараясь сохранить стабильность, не прибегая к крайностям, однако настойчиво подавлял идеологических противников. Сусловым определялась позиция по отношению к последствиям культа личности Сталина - он препятствовал реабилитации Сталина и пресекал широкую критику его деятельности, допуская при этом в печати упоминания о Сталине преимущественно в военных мемуарах .

Непоколебимо стоял на позициях самого ортодоксального толкования марксизма, неприятия любого отклонения от него, идеологической войны с буржуазной идеологией.

Личность

Несмотря на своё огромное влияние в государстве, был крайне скромным и вёл образ жизни, близкий к аскетическому. Был предельно вежлив, вёл себя приветливо и доброжелательно как с подчинёнными, так и с идеологическими противниками .

Награды

Избранные работы

• Речь на собрании избирателей Саратовско-Ленинского избирательного округа 7 марта 1950 года - М.: Госполитиздат, 1950
• Речь на XX съезде КПСС 16 февраля 1956 года - М.: Госполитиздат, 1956
• 39-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Доклад на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1956 года - М.: Госполитиздат, 1956
• О борьбе КПСС за сплочённость международного коммунистического движения: Доклад на Пленуме ЦК КПСС 14 февр. 1964 г. - М.: Госполитиздат, 1964
• Под знаменем Великого Октября - к победе коммунизма. Доклад на торжественном заседании, посвящённом 53-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, в Кремлёвском Дворце съездов 6 ноября 1970 г. - М.: Политиздат, 1970
• Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Сборник выступлений - M., 1970
• Избранное. Речи и статьи. - М., 1972
• Второй съезд РСДРП и его всемирно-историческое значение. Доклад на Торжественном заседании в г. Москве, посвящённый 70-летию II съезда РСДРП - М.: Политиздат, 1973
• Марксизм-ленинизм - интернациональное учение рабочего класса. - М., Мысль, 1973
• На путях строительства коммунизма. Речи и статьи в 2-х томах. - М., Политиздат, 1977
• Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Сборник выступлений - М.: Политиздат, 1979. - 96 с., 100 000 экз.
• Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Сборник выступлений. 2-е изд., доп. - М.: Политиздат, 1980-198 с., 100 000 экз.
• Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Избранные речи и статьи в 3-х томах. - М., Политиздат, 1982

Память

В 1981 году имя «Михаил Суслов» было присвоено новому советскому пассажирскому лайнеру построенному в Польше для Черноморского морского пароходства.

Имя М. А. Суслова носит Невинномысский канал в Ставропольском крае.

Суслову посвящена экспозиция в музее его родного села Шаховское. Там же ему установлен бюст.

В кино

Память Михаила Андреевича Суслова также запечатлена в кинематографе.

Документальные фильмы

• Исторические хроники . 1964 - Суслов Михаил Андреевич.

Художественные фильмы

• В телесериале «Брежнев » (2005) - Игорь Ясулович .
• В телесериале «Красная площадь » (2004)
• В художественном фильме «Серые волки » (1993) и телесериале «КГБ в смокинге » (2005) - Виктор Сергачёв .
• В телевизионном фильме «И примкнувший к ним Шепилов » (2009) - Сергей Кагаков.
• В телесериале «Вольф Мессинг: видевший сквозь время » (2009) - Сергей Клановский .
• В телесериале «Фурцева » (2011) - Дмитрий Поднозов .
• В телесериале «Товарищ Сталин » (2011) - Даниил Спиваковский .
• В телесериале «Жуков » (2012) - Геннадий Поварухин .
• В телесериале «Однажды в Ростове » (2012) - Валерий Ненашев

См. также

Напишите отзыв о статье "Суслов, Михаил Андреевич"

Литература

• Медведев Р., Ермаков Д. «Серый кардинал». М. А. Суслов: политический портрет. М., 1992
• Леонид Сумароков : Другая эпоха (Феномен М. А. Суслова. Личность, идеология, власть.) Москва - София - Вена, 2002-2005 гг.

Примечания

Ссылки

Н. И. Бухарин (1918-1929) Г. И. Крумин (1928-1930) М. А. Савельев (1930) Л. З. Мехлис (1930-1937) И. Е. Никитин (1937-1938) ? (1938-1940) П. Н. Поспелов (1940-1949) М. А. Суслов (1949-1950) Л. Ф. Ильичёв (1951-1952) Д. Т. Шепилов (1952-1956) П. А. Сатюков (1956-1964) А. М. Румянцев (1964-1965) М. В. Зимянин (1965-1976) В. Г. Афанасьев (1976-1989) И. Т. Фролов (1989-1991) Главные редакторы после запрета КПСС Г. Н. Селезнёв (1991-1993) В. А. Линник (1993-1994) А. А. Ильин (1994-2003) В. Н. Никифорова (2003-2005, и. о.) В. С. Шурчанов (2005-2009) Б. О. Комоцкий (с 2009 года)

Отрывок, характеризующий Суслов, Михаил Андреевич

Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d"autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“
Так думал князь Андрей, слушая толки, и очнулся только тогда, когда Паулучи позвал его и все уже расходились.
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.

Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.

Суслов Михаил Андреевич - член Политбюро ЦК КПСС,секретарь ЦК КПСС.

Родился 8 (21) ноября 1902 года в селе Шаховское ныне Павловского района Ульяновской области в крестьянской семье. Русский.

В 1918-20 годах активно работал в комитете бедноты в Хвалынском уезде Саратовской губернии. Член РКП(б)/ВКП(б)/КПСС с 1921 года. В 1924 году окончил в Москве Пречистенский рабочий факультет, в 1928 году - Московский институт народного хозяйства имени Г.В. Плеханова, затем с 1929 по 1931 годы учился в аспирантуре Института экономики Коммунистической Академии и одновременно преподавал политическую экономию в Московском государственном университете и Промышленной Академии.

В 1931-34 годах Михаил Суслов работал в аппарате Центральной контрольной комиссии ВКП(б) и Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции СССР, а в 1934-36 годах - в Комиссии советского контроля при Совете Народных Комиссаров СССР (СНК СССР).

В 1936-37 годах - слушатель Экономического института Красной профессуры, а по окончании учёбы, в 1937-39 годах – заведующий отделом Ростовского областного комитета ВКП(б), секретарь Ростовского областного комитета ВКП(б), а с 5 марта 1938 года – второй секретарь Ростовского областного комитета ВКП(б).С 1939 по ноябрь 1944 года – первый секретарь Орджоникидзевского (до 1943 года) - Ставропольского краевого комитета ВКП(б).

Во время Великой Отечественной войны, с 1941 по 1944 годы, М.А. Суслов член Военного совета Северной группы войск Закавказского фронта и начальник Орджоникидзевского - Ставропольского краевого штаба партизанского движения.

С 14 ноября 1944 года - председатель Бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР с чрезвычайными полномочиями. Возглавляемое им Бюро фактически возглавляло работу по ликвидации последствий войны и по борьбе с многочисленными отрядами «лесных братьев» - антисоветского вооружённого подполья.

С 18 марта 1946 года работал в аппарате ЦК ВКП(б)/КПСС. С 22 мая 1947 года и до самой смерти - секретарь ЦК ВКП(б)/КПСС.

16 октября 1952 года избран членом Президиума ЦК КПСС. С 18 октября 1952 года являлся членом Постоянной комиссии по внешним делам при Президиуме ЦК КПСС и членом Постоянной комиссии по идеологическим вопросам при Президиуме ЦК КПСС.

5 марта 1953 года был выведен из состава Президиума ЦК КПСС и с 16 апреля 1953 года по 1954 год работал заведующим Отделом ЦК КПСС по связям с зарубежными коммунистическими партиями. С 12 июля 1955 года - бессменный член Президиума (с 8.04.1966 года – Политбюро) ЦК КПСС.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 ноября 1962 года за большие заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством в коммунистическом строительстве и в связи с 60-летием со дня рождения Суслову Михаилу Андреевичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 ноября 1972 года за большие заслуги перед Коммунистической партией и Советским государством в коммунистическом строительстве и в связи с 70-летием со дня рождения награждён второй золотой медалью «Серп и Молот» с вручением ордена Ленина.

Играл огромную роль в руководстве КПСС и СССР со второй половины 1950-х годов до своей кончины, являлся главным идеологом КПСС. Будучи ближайшим соратником Н.С. Хрущева, стал одним из организаторов заговора против него. Непоколебимо стоял на позициях самого ортодоксального толкования марксизма, неприятия любого отклонения от него, идеологической войны с буржуазной идеологией. При этом сам научных работ практически не имел.

Избирался депутатом Верховного Совета СССР всех созывов, начиная с 1937 года, был членом Президиума Верховного Совета СССР в 1950-1954 годах, с 1954 года – председатель Комиссии по иностранным делам Совета Союза Верховного Совета СССР.

Жил в городе-герое Москве. Скончался 25 января 1982 года. Похоронен в Москве на Красной площади у Кремлевской стены. На могиле установлен бюст.

Награждён 5 орденами Ленина (16.03.1940; 20.11.1952; 20.11.1962; 02.12.1971; 20.11.1972), орденами Октябрьской Революции (18.11.1977), Отечественной войны 1-й степени (24.03.1945), медалями, иностранными наградами, в числе которых орден Клемента Готвальда (ЧССР, 1977).

19 ноября 1982 года М.А. Суслову торжественно открыты в Москве мемориальные доски на здании Московского института народного хозяйства имени Г.В. Плеханова в Замоскворечье (Стремянный переулок, дом № 28), на старом здании Московского государственного университета (Моховая улица) и на фасаде дома № 19 по Большой Бронной улице.

Сочинения:
Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Сборник выступлений. - М.: Политиздат 1980;
Марксизм-ленинизм и современная эпоха. Избранные речи и статьи. В 3-х т. - М.: Политиздат 1982;
На путях строительства коммунизма. Речи и статьи. В 2-х томах. - г. Фрунзе (Киргизия), 1982.

В 1960-70-е годы в ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов контролировал деятельность отдела культуры, отделов агитации и пропаганды, науки, школ и вузов, отдел информации ЦК, отдел молодёжных организаций, а также два международных отдела, став, тем самым, главным идеологом страны. Предлагаем вам ознакомиться со статьёй Алексея Богомолова о нём, напечатанной газете "Совершенно секретно".

--
Чуть более тридцати лет назад, 25 января 1982 года, в Центральной клинической больнице в ходе плановой диспансеризации скончался Михаил Андреевич Суслов, член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, в свои 79 лет обладавший огромной властью. Хоронили его с почестями, которых Москва не видела со времён кончины Сталина, да и могилу выкопали рядом с памятником генералиссимусу…
В последние годы вышло довольно много книг, статей и даже телесериалов, в которых Суслов предстаёт фигурой то одиозной, то комической, то таинственной. Огромная власть, калоши, езда со скоростью 60 километров в час, пальто с 30-летним «стажем» – всё это было. Самое интересное, что всем его характерным чертам, привычкам и чудачествам имелись вполне конкретные объяснения…

Наперсник Сталина

У устаревшего слова «наперсник» много значений, но одно из них – «доверенное лицо чиновника или властителя» – как нельзя лучше отражает позицию, которую занимал Суслов в последние годы жизни Сталина. Дело в том, что на одну из основных ролей в партийно-государственной иерархии Суслов выдвинулся в возрасте сорока пяти лет. А до этого у него была обычная жизнь партийного аппаратчика, хотя и достигшего «степеней известных». Ему приписывали некоторые «успехи», например, «идеологически правильное» толкование поступков самого известного пионера СССР Павлика Морозова. А ещё отмечали принципиальность, проявленную во время партийных «чисток» второй половины тридцатых годов. В отличие от Хрущёва и Брежнева он не принимал активного участия в боевых действиях во время Великой Отечественной войны. Несмотря на это, числился членом Военного совета (как секретарь Ставропольского (после 1943 г. – Орджоникидзевского) крайкома и даже «организатором партизанского движения» и удостаивался соответствующих почестей в семидесятые-восьмидесятые годы.

В конце 1944 года Суслов был «брошен» в освобождённую от фашистов Литву, получив должность председателя Бюро ЦК ВКП(б) по Литовской ССР. По факту это был чрезвычайный и полновластный орган управления республикой. Задачей его было «вычистить» государственные органы, организовать борьбу с «лесными братьями», начать процесс коллективизации сельского хозяйства.
Судя по всему, новая работа Михаилу Андреевичу не очень нравилась, и он отнюдь не всегда «горел» на ней.

Как-то раз комиссар госбезопасности Ткаченко, уполномоченный НКВД-НКГБ в Литве, «настучал» на него Лаврентию Берия: «Выступления т. Суслова на пленумах и различных совещаниях носят больше наставительный характер. К этим наставлениям и речам местные руководители так уже привыкли, что не обращают на них внимания и выводов для себя не делают... Лично т. Суслов работает мало. Со времени организации бюро ЦК ВКП(б) около половины времени он провел в Москве, в несколько уездов выезжал на 1-2 дня, днём в рабочее время можно часто застать его за чтением художественной литературы, вечерами... на службе бывает редко». Но товарищ Сталин оценил деятельность Суслова в Литве по-своему.
С марта 1946 он работает уже в Москве в аппарате ЦК ВКП(б). Его начитанность и умение использовать «правильные» цитаты очень импонировали вождю. Через год на пленуме ЦК Сталин предлагает его кандидатуру в качестве члена Оргбюро ЦК и секретаря ЦК партии. Заметим, что тогда секретарей ЦК было всего шесть, в том числе Суслов и Сталин.
Обязанностей у нового высокого партийного руководителя было много. Это и организация работы средств массовой информации (в 1949–1950 годах Суслов был ещё и главным редактором «Правды»), и ряд идеологических вопросов. Но основное занятие уже не юного Михаила Андреевича было курировать отношения с коммунистическими и рабочими партиями всего мира. И не просто курировать, но и непосредственно наставлять и поддерживать их. Вместе со Ждановым и Маленковым, к примеру, в июне 1948 года Суслов выезжал в Румынию для участия в Совещании представителей Информационного бюро коммунистических партий, где обсуждался вопрос об «оппортунистической политике» руководства Югославской компартии. Приблизив Суслова к себе, Сталин не сделал из него просто человека, с которым можно было выпить-закусить на Ближней даче. Именно в то время Михаил Андреевич стал доверенным лицом вождя. И доверил ему генералиссимус самое дорогое – партийную валютную кассу.
Об этом периоде жизни Суслова написано крайне мало. Некоторые интересные детали нашли отражение только в телевизионном фильме 2011 года «Товарищ Сталин», создателей которого консультировали профессиональные историки, обладающие большим объёмом до сих пор труднодоступной информации.

В 1947–1953 годах товарищ Суслов «зарабатывал» себе международный авторитет, точно определяя, каким образом и в каком объёме финансировать ту или иную компартию за рубежом. Многие историки считают, что он иногда даже лично передавал секретарям «братских компартий» определённые суммы «в конвертах». Но обычно финансирование проводилось с использованием возможностей дипломатической почты и советской резидентуры за рубежом.
Вершиной аппаратного продвижения Суслова при жизни Сталина стало введение его в расширенный президиум ЦК КПСС в октябре 1952 года. Пробыл он на этой должности, правда, всего пять месяцев, покинув её в марте 1953-го. Определённую роль в этом сыграли разногласия с Молотовым и назревавший конфликт с Маленковым, который считал себя «идеологом» партии и видел в Суслове конкурента. Но новый первый секретарь ЦК Никита Сергеевич Хрущёв, понимавший, что «ветераны» Молотов, Каганович и Маленков в любой момент могут выступить против него, чувствовал в Суслове своего сторонника и в 1955 году снова ввёл его в состав Президиума. Этот высший орган КПСС (позже называвшийся Политбюро) Михаил Андреевич не покидал до конца жизни, то есть ещё 26 лет. А по пребыванию в должности секретаря ЦК (35 лет) он вообще установил абсолютный рекорд.

Вернуться к Сталину, а точнее, к развенчанию его культа бывшему наперснику вождя пришлось уже в самом скором времени. И те же самые цитаты из «классиков марксизма-ленинизма», за своевременное употребление которых генсек ценил Суслова, стали использоваться последним для критики Сталина. Цитаты, кстати, во все времена были коньком Михаила Андреевича. Один из спичрайтеров Хрущёва, политолог Фёдор Бурлацкий вспоминал, что как-то раз ему и его коллеге Белякову поручили подготовить антисталинскую речь для Хрущёва: «К утру речь была готова, аккуратно перепечатана в трёх экземплярах, и мы отправились к Михаилу Андреевичу. Посадил он нас за длинный стол, сам сел на председательское место, поближе к нему Беляков, подальше – я. И стал он читать свою речь вслух, сильно окая по-горьковски и приговаривая: «Хорошо, здесь хорошо сказано. И здесь опять же хорошо. Хорошо отразили». А в одном месте остановился и говорит: «Тут бы надо цитаткой подкрепить из Владимира Ильича. Хорошо бы цитатку». Ну я, осоловевший от бессонной ночи, заверил: цитатку, мол, мы найдём, хорошую цитатку, цитатка для нас не проблема. Тут он бросил на меня первый взглядец, быстрый такой, остренький, и сказал: «Это я сам, сейчас сам подберу». И шустро так побежал куда-то в угол кабинета, вытащил один из ящичков, которые обычно в библиотеках стоят, поставил его на стол и стал длинными худыми пальцами быстро-быстро перебирать карточки с цитатами. Одну вытащит, посмотрит – нет, не та. Другую начнёт читать про себя – опять не та. Потом вытащил и так удовлетворённо: «Вот, эта годится». Как вспоминал Бурлацкий, цитатка оказалась в самый раз…
А цитировал Михаил Андреевич не только Маркса, Энгельса и Ленина. В его обширной картотеке были собраны тысячи карточек с изречениями Герцена, Гоголя, Добролюбова, Белинского, Льва Толстого, Гёте, Шиллера и многих других литераторов.

Серый кардинал

В аппарате ЦК КПСС Суслова за глаза именовали «серым кардиналом». Дело в том, что он всё время старался держаться в тени, не выпячиваться. Даже скромный трёхтомник его избранных произведений (скучнейшее чтиво, я вам доложу) вышел уже после смерти «кардинала» в 1982 году. Как-то раз я спросил Юрия Михайловича Чурбанова, который довольно долго жил в одном доме с Сусловым и бывал у него дома, как он оценивает деятельность «человека в калошах». Он ответил, что Суслов был хитрейшим и изворотливейшим политиком. Значительная часть его действий вообще была известна только узкому кругу высших руководителей ЦК КПСС. Он, хотя и не был «сталинским наркомом», как, скажем, Косыгин, всё равно был близок к Сталину, а потом стал незаменимым и для Хрущёва, и для «дорогого Леонида Ильича». «Тесть его очень уважал, – вспоминал зять Брежнева, – и даже немного побаивался. Даже называл его по имени-отчеству, а Михаил Андреевич его просто Леонидом. С Сусловым работать было очень непросто».

Официально пост «главного идеолога» КПСС Суслов занял после свержения Хрущёва, в котором он принимал самое активное участие. Но до этого у него уже был опыт действия в экстремальных ситуациях, как в СССР, так и за рубежом. Например, в 1955 году он взял на себя смелость критиковать самого Вячеслава Молотова, после чего, как мы уже отмечали, был возвращён Хрущёвым в президиум ЦК. Через два года, летом 1957-го, он, кстати, в союзе с маршалом Жуковым, помог Хрущёву в борьбе с «антипартийной группой» Молотова, Маленкова, Кагановича и, как метко выражался Никита Сергеевич, «примкнувшего к ним Шепилова».
А через каких-то три месяца на октябрьском пленуме ЦК Суслов уже громил «маршала Победы Георгия Константиновича Жукова, обвиняя его чуть ли не в подготовке военного переворота: «Недавно «Президиум ЦК узнал, что тов. Жуков, без ведома ЦК, принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей. В эту школу предполагалось брать людей со средним образованием, окончивших военную службу. Срок обучения в ней 6-7 лет, тогда как в военных академиях составляет 3-4 года. Школа ставилась в особые условия: кроме полного государственного содержания, слушателям школы рядовым солдатам должны были платить 700 рублей, а сержантам – 1000 рублей ежемесячно. Тов. Жуков даже не счёл нужным информировать ЦК об этой школе. Об её организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров как коммунист счёл своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».

Расставил точки над «i» на том же пленуме уже сам Хрущёв: «Неизвестно, зачем нужно было собирать этих диверсантов без ведома ЦК. Разве это мыслимое дело? И это делает министр обороны с его характером. Ведь у Берии тоже была диверсионная группа, и перед тем, как его арестовали, Берия вызвал группу своих головорезов. Они были в Москве, и если бы его не разоблачили, то неизвестно, чьи головы полетели бы. Тов. Жуков, ты скажешь, что это больное воображение. Да, у меня такое воображение».
А ещё Суслов во время визита в бунтующий Будапешт в 1956 году вместе с Микояном и Жуковым взял на себя инициативу подготовки введения советских войск в Венгрию, критиковал албанских, китайских и иных «неправильных» коммунистов. Уже в хрущёвские времена «согласовал» с тем же Микояном (Анастас Иванович утверждал, что был «против») расстрел рабочих в Новочеркасске. В общем, каким бы странным, смешным (некоторые сравнивали его внешность с бухгалтерской) Суслов ни казался, решения он принимал жёсткие и тяжёлые.
Став главным идеологом, Суслов взвалил на себя огромный объём работы. Одно перечисление сфер его деятельности может занять несколько страниц. В ЦК КПСС он контролировал деятельность отдела культуры, отделов агитации и пропаганды, науки, школ и вузов, отдел информации ЦК, отдел молодёжных организаций, а также два международных отдела. «Серый кардинал» курировал Политуправление Советской армии, Министерство культуры СССР, Государственный комитет СМ СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли, Государственный комитет по кинематографии, Гостелерадио. В сферу его интересов входили работа Главлита, ТАСС, связи КПСС с другими коммунистическими и рабочими партиями, внешняя политика СССР…

«Под Сусловым» были творческие союзы: писателей, журналистов, театральных деятелей, художников, архитекторов… Театры, эстрада, иногда даже спорт и туризм тоже находились под самым пристальным присмотром «человека в калошах».

Александр Яковлев, которому довольно долго пришлось работать вместе с Сусловым, вспоминал: «Власть у него была несусветная. На Политбюро ходили, как на праздник. Там ничего не случалось: хихоньки и хахоньки, Брежнева заведут, и он давай про молодость и про охоту рассказывать. А на секретариатах Суслов обрывал любого, кто на миллиметр отклонялся в сторону от темы: «Вы по существу докладывайте, товарищ». Когда Суслов был в отъезде, за него секретариаты вёл Андрей Павлович Кириленко. Так Суслов, возвращаясь, первым делом отменял скопом все решения, принятые без него. Он был очень самостоятельным в принятии решений на секретариате. Ни с кем не советуясь, объявлял: «Решать будем так!» Когда некоторые хитрецы говорили, что другое решение согласовано с Брежневым, отмахивался и отвечал: «Я договорюсь». А боялись его прежде всего потому, что кадровые решения он принимал очень резко. Он как-то смотрел по телевизору хоккей и увидел, что команде-победительнице вручили в награду телевизор. На другой день был снят с работы директор телевизионного завода. Суслов спросил: «Он что, свой собственный телевизор отдал?» И всё».
При Суслове идеология была возведена в культ. Наши читатели со стажем, учившиеся в советских вузах, помнят, что на первых курсах обязательно изучали историю КПСС, затем марксистско-ленинскую философию, а в конце учёбы ещё и фантастический предмет – «научный коммунизм». По последнему предмету, между прочим, сдавались даже госэкзамены. Поступить в аспирантуру, получить учёную степень без сдачи «общественных дисциплин» было невозможно. А ещё Суслов создал систему, при которой не допускалось вмешательство в деятельность идеологического руководства ЦК даже таких организаций, как КГБ. Тот же Александр Яковлев рассказывал, как ему, благодаря Суслову, удалось остаться на высоком дипломатическом посту: «Когда из Канады в мою бытность послом выдворили советских шпионов, Андропов вынес вопрос обо мне на Политбюро. Встал и начал говорить о том, что громкое выдворение произошло по моей вине, из-за моих слабых контактов с канадским руководством. И что нужно решать кадровый вопрос – отзывать меня. Вдруг Суслов говорит: «Товарища Яковлева не КГБ назначал послом в Канаде». Андропов посерел и сел. Брежнев усмехнулся и сказал: «Переходим к следующему вопросу».

И скромность в личной жизни

Скромность Суслова отмечали многие современники, хотя огромную квартиру, да ещё в доме ЦК на Большой Бронной и дачу, расположенную в посёлке Троице-Лыково «Сосновка–(1)» (на неё не так давно нацеливался экс-премьер Михаил Касьянов) можно считать и роскошью.
Но лично Михаил Андреевич был аскетом. Несколько лет назад, как я уже упоминал, мы разговаривали о Суслове с бывшим зятем Брежнева Юрием Михайловичем Чурбановым. Он рассказал мне, что после свадьбы он с Галиной Брежневой стал соседом «человека в калошах». Жили «молодые» на четвёртом этаже, а Суслов занимал полностью шестой. Вместе с ним жили сын по имени Револий и невестка Ольга. Самое интересное, что весь гигантский объём квартиры был обставлен казённой мебелью с бирками или печатями «Управление делами ЦК КПСС». Единственная «роскошь», которую секретарь ЦК позволил сыну (тот работал тогда в КГБ), это личная «Волга» ГАЗ-24 1976 года выпуска с госномером 00–07 МОК. Кстати, дача в Сосновке тоже была обставлена казённой мебелью. Об этом вспоминали и охранники Суслова, и его племянник, несколько лет назад рассказывавший о привычках своего дяди в одном из интервью.
Александр Николаевич Яковлев в своей книге «Омут памяти» вспоминал: «В мою бытность Суслова никто ни разу не уличил в получении подношений. Никому в голову не приходило идти к нему с подарками. Книжку ему автор ещё мог прислать. Это он ещё принимал. Но ничего другого, избави Бог. Прогонит с работы».

Что касается знаменитых калош, то их наличие в гардеробе сам Суслов объяснял желанием всё время иметь «сухие ноги». Начальник его охраны (с 1975 по 1982 год) Борис Александрович Мартьянов вспоминал: «Одежда у него была в долгой носке. Дома ходил в брюках и пиджаке. На даче, когда ездили на курорт, надевал спортивные брюки. Была у него вечная папаха «пирожком». Носил старое тяжёлое пальто с каракулевым воротником. Никакие микропорки в обуви не признавал – носил полуботинки на кожаной подошве – ему их на заказ шили в специальной мастерской: приезжал сапожник, мерил ногу и делал. Михаил Андреевич носил их, пока всю подошву не сотрёт. Ещё Суслов любил носить калоши: приезжаем на Партбюро – он калоши аккуратно ставит под вешалку. Все, кто приходит, знают: «Калоши на месте – значит, Михаил Андреевич приехал». Потому что кроме него никто в калошах не ходил. Он нам по этому поводу говорил: «В калошах очень удобно – на улице сыро, а я пришёл в помещение, снял калоши – и пожалуйста: у меня всегда сухая нога!»
На самом деле манера Суслова носить калоши, тёплое пальто или плащ летом объяснялась тем, что он ещё в молодости перенёс туберкулез лёгких и боялся любой простуды.
Один из охранников Суслова Дмитрий Селиванов несколько лет назад вспоминал о том, как родные собирали Суслова во Францию: «Он за границу выезжал редко. И однажды его пригласили во Францию с официальным визитом. Майя, это дочь его, начала его экипировкой заниматься. «Пап, ты сними шапку, поменять, тебе надо другую, пальто другое». Он очень сопротивлялся. Он всегда любил ходить осенью, весной и на ботинки надевать калоши. И она его как убеждала: «Не вздумай»! Но если он привык вот к какой вещи, его не убедишь, чтобы он поменял. Это дочери, семье больших трудов стоило, чтобы его приодеть под современный стиль…»

А вот передвижение со скоростью 60 километров в час на громадном чёрном ЗИЛе имело своей целью скорее всего не обеспечение оперативного передвижения или безопасности. Секретарь ЦК никогда никуда не опаздывал. В 8.59 он входил в здание ЦК, в 13.00 пил чай, в 17.59 выходил с работы. А во время своего получасового путешествия с дачи на Старую площадь он просто наблюдал жизнь столицы. Иногда эти наблюдения приносили результаты. Эльдар Рязанов вспоминал, что однажды Суслов из окна автомобиля увидел рекламный плакат рязановского фильма «Человек ниоткуда», на котором был изображён Сергей Юрский с буйной растительностью на лице. Ни актёр, ни название главному идеологу СССР не понравились. В результате фильм более двадцати лет пролежал на полке.
О некоторых привычках и чудачествах Суслова вспоминал заместитель начальника охраны Брежнева Владимир Тимофеевич Медведев: «Таким же точно далёким по характеру от Брежнева был и Михаил Андреевич Суслов, к концу жизни Генерального практически второй человек в партии. Перестраховщик, педант, догматик в словах и поступках. К тому же очень упрямый человек. Его, главного идеолога партии, более всего опасалась передовая творческая интеллигенция.

В высоком же окружении характер и привычки этого человека вызывали иронию. Чего стоят одни галоши, с которыми он не расставался, кажется, даже в ясную погоду и которые стали чем-то вроде его визитной карточки, как, впрочем, и его старомодное пальто, которое он носил десятки лет. После шутливого предложения Брежнева членам Политбюро скинуться на пальто Суслову, тот наконец приобрел себе обнову.
Выезжаем иногда на Можайское шоссе и плетёмся со скоростью 60 километров в час. Впереди скопление машин. Леонид Ильич шутит:
– Михаил, наверное, едет!
Брежнев ко всем обращался на «ты» и если не на людях, не при всех, то по именам Юра, Костя, Николай. Суслова он мог назвать по имени лишь заочно, обращался к нему, как и к Косыгину. Только по имени и отчеству. Видимо, потому что с Сусловым, как и с Косыгиным, генеральный чувствовал себя менее уверенно, чем с другими, и тот, и другой могли ему возразить. Бывало так, все «за», а Суслов «против». И когда решался, скажем, вопрос о наградах или лауреатстве и всё шло как по маслу, всегда кто-нибудь скажет: «Ещё как Михаил Андреевич посмотрит…»
– А вы объясните ему…– говорил Брежнев и через паузу добавлял:
– Ну, я с ним сам поговорю».

Работники аппарата ЦК КПСС вспоминали о том, что личная скромность Суслова носила гипертрофированный характер, но была совершенно искренней. Находясь в командировках, он расплачивался даже за комплексные обеды, причём вплоть до копейки. А ещё, никого не информируя, переводил часть своей зарплаты в Фонд мира и на иные благотворительные цели, отправлял книги в библиотеки родной Саратовской области…
Многие люди, работавшие с Сусловым, отмечали его непритязательность в отношении питания. Самая обычная еда, каши, диетические супы… Начальник охраны секретаря ЦК Борис Мартьянов вспоминал: «Повар на юге мог бы сготовить на месяц вперед – и дальше не надо было трудиться». Вот только во время кремлёвских приёмов могли возникнуть сложности с едой для Суслова. Алексей Алексеевич Сальников, сотрудник 9-го управления КГБ, который много лет обслуживал первых лиц СССР, рассказывал мне: «Суслов был очень капризным, что проявлялось в первую очередь на различных праздничных приёмах. Его часто не устраивала подаваемая еда. Такие вещи, как баклажанная и кабачковая икра, ему вообще нельзя было показывать. Они вызывали у него отвращение, и он называл их «размазнёй». Специально для него приходилось всегда держать сосиски. Всем подают осетрину по-московски, например, а ему – сосиски с пюре… Ещё он практически не пил алкоголя, разве что бокал вина или шампанского в праздник. На приёмах ему наливали в рюмку кипячёную воду…»
Николай Харыбин, комендант дачи в Бочаровом ручье, где любил отдыхать Суслов, отмечал, что тот проявлял некоторую капризность в отношении ландшафтного дизайна дачи и её интерьера. Ему очень не понравилось то, что вместо деревянного настила к морю сделали вымощенную камнем дорожку, мол она «отсвечивала». Решил перебраться на другой объект «Ривьера», а там дорожки тоже замостили плиткой. Суслов сказал, что ему кажется, что когда он идёт, то вот-вот в яму провалится. Не понравилась ему и мебель тёмно-синего цвета – пришлось менять. Наученный опытом общения с «человеком в калошах», Николай Арсентьевич решил отныне всё согласовывать с ним. Носил Суслову «на утверждение» образцы обоев, других деталей интерьера. И с тех пор никаких претензий у Михаила Андреевича не возникало…

«Покровитель искусств»

Литература и искусство в течение многих лет были сферой деятельности Суслова. Секретарь ЦК время от времени лично общался с писателями, композиторами, художниками, архитекторами и прочими представителями, как говорили в те времена, «творческой интеллигенции». Иногда обстоятельства такого общения были весьма забавными. В книге «Бодался телёнок с дубом» Александр Исаевич Солженицын вспоминал о своём, казавшемся ему странным, знакомстве с Сусловым:
«Когда в декабре 1962 года на кремлёвской встрече Твардовский... водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошёл к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым удлинённым лицом человек – и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал её трясти и говорить что-то о своём крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же...» – незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич...» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?..» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!»... И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущёва, никто из Политбюро его не видел – значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии!.. Неужели?»
На самом деле секретарь ЦК КПСС, отвечавший за идеологию, прекрасно понимал, что с писателями и художниками нужно встречаться и разговаривать, причём разговаривать предельно вежливо. В своё время Суслов пригласил к себе писателя Василия Гроссмана и беседовал с ним более трёх часов. Речь зашла об изъятом у писателя романе «Жизнь и судьба». Суслов выразился предельно кратко, в классическом для партийных руководителей стиле: «...Я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесёт вред коммунизму, Советской власти, советскому народу».
Когда Гроссман попросил вернуть ему авторский экземпляр романа, секретарь ЦК был категоричен: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести – триста лет». Пятитомник, кстати, тоже не издали…

К «заслугам» Суслова на ниве «соблюдения принципов марксистско-ленинской идеологии» можно отнести разгон редакции «Нового мира», изъятие тиражей десятков уже отпечатанных книг. Известна ставшая крылатой его фраза, которой он отвечал издательским работникам, которые жаловались на убытки: «На идеологии не экономят!»
С именем Суслова связаны проблемы, возникавшие у Театра на Таганке, фактический запрет на публикацию текстов песен и стихов Владимира Высоцкого, тщательная «фильтрация» воспоминаний военачальников и политических деятелей, в том числе Георгия Жукова и Анастаса Микояна. Многие фильмы, такие, например, как «Гараж» Эльдара Рязанова и «Калина красная» Василия Шукшина, долгое время были запрещены к показу в крупных городах СССР.
Бывали, однако, случаи, когда гнев главного идеолога удавалось смягчить, даже если инициаторами «наказания» были члены Политбюро. Александр Яковлев вспоминал об одной беседе со своим бывшим начальником: «Он очень внимательно слушал, когда шёл разговор с глазу на глаз. Задавал вопросы, и в 99 процентах случаев он прислушивался к тому, что я ему говорил. Когда Егора Яковлева сняли с должности главного редактора журнала «Журналист», встал вопрос о его работе. Я считал его снятие совершенно неоправданным. Инициатором был Устинов. Увидел на обложке журнала репродукции картины Герасимова из Третьяковки. Ну, обнажённая женщина. Но это же не повод обвинять редактора журнала в распространении порнографии! Я пошёл к Суслову. Он расспросил о Егоре. И дал согласие на назначение его корреспондентом «Известий».
В своё время в ЦК КПСС из уст в уста передавалась история о том, как Михаил Андреевич Суслов посетил стоматолога в кремлёвской больнице. Пришёл, жалуясь на больной зуб, сел в кресло. Врач попросил его открыть рот. А секретарь ЦК задал ему вопрос: «Простите, а нельзя ли как-нибудь обойтись без этого?» Многие исследователи, вспоминая эту забавную легенду, писали о том, что сусловским кредо было открывать рот как можно реже. Похоже, к этому же он призывал и творческую интеллигенцию…

Отношения со спортом у Михаила Андреевича Суслова были, как это ни удивительно, очень неплохие. Можете не верить, но Суслов время от времени играл в волейбол. При всём этом играл даже тогда, когда ему было за семьдесят. Обычно на отдыхе его дети, Револий и Майя (ей с именем повезло больше), невестка Ольга и охранники делились на две команды. Высоченный Михаил Андреевич (190 сантиметров, между прочим) не был очень сильным игроком, да и в команде с ним играли хорошие любители, которые исправляли огрехи в игре «человека в калошах». А противники старались не подавать и не «гасить» на него. Начальник охраны Суслова Борис Мартьянов вспоминал, что тот очень расстраивался, огорчался, когда его команда проигрывала, так что приходилось сдерживать свой азарт и иногда поддаваться…
Секретарь ЦК время от времени купался, предпочитая, однако, в отличие от Брежнева, практиковавшего длительные заплывы, десятиминутные погружения в море, бассейн или реку. Обязательным атрибутом при этом была у него купальная шапочка.

Суслов в меру интересовался и хоккеем. Скорее всего это было вызвано не азартом, а идеологическими соображениями: наши победы в чемпионатах мира и Европы, а также на Олимпиадах значительно повышали престиж страны и улучшали внутреннюю обстановку за счёт более позитивного настроя граждан СССР. Сам он бывал в Лужниках редко и скорее всего тяготился этими визитами, но руку на пульсе держал плотно. Было несколько случаев, когда он за компанию с Леонидом Ильичом Брежневым и другими членами Политбюро посещал игры чемпионата СССР или «Приза «Известий». В этом случае из комнаты отдыха убирались все пепельницы, а Леонид Ильич, куривший обычно прямо в ложе лужниковского дворца спорта, был вынужден закуривать в перерыве чуть ли не в туалете. К алкоголю, в отличие от других высокопоставленных болельщиков, Суслов в перерыве хоккейных матчей не притрагивался, но в любимой забаве Политбюро – доминошных турнирах – принимал самое активное участие.
Старожилы Лужников помнят случай, когда после первого периода игры ЦСКА – «Спартак» Политбюро в полном составе вдруг не вернулось в ложу. Второй период зрители только и обсуждали, что исчезновение всех руководителей. Кто-то сбегал в фойе, посмотреть, стоят ли правительственные ЗИЛы на стоянке. Их не было! Тут же поползли слухи, что началась война или произошло какое-то ЧП союзного масштаба. А в начале третьего периода весь состав Политбюро появился в ложе и был даже встречен аплодисментами. Ларчик открывался просто: руководители партии и государства не смогли оторваться от принципиального доминошного турнира с игрой «на вылет». А автомобилей на стоянке и не должно было быть: они привозили охраняемых лиц на игру, а потом возвращались в Гараж особого назначения (ГОН), чтобы вернуться либо к концу матча, либо по вызову…
Когда в 1972 году встал вопрос о встрече хоккеистов сборной СССР с лучшими канадскими профессионалами, Михаил Андреевич был против. Проигрыш значительно ослаблял наши позиции в этом важнейшем виде спорта, особенно после того, как весной того года наши уступили чехословацкой команде в битве за золотые медали первенства мира. Но в случае с канадцами решение взял на себя Брежнев. Он был уверен, что наши выступят достойно, и, что бывало достаточно редко, вступил в спор с Сусловым. В результате миру была подарена легендарная «Суперсерия – 72». А ведь упрись «человек в калошах», и никакого Фила Эспозито мы бы ещё лет десять не увидели. Спасибо Брежневу за это…

Памятник товарищу Суслову

В январе 1982 года товарищ Суслов собирался отправиться на юг отдохнуть. Как обычно, перед такими мероприятиями пожилые члены Политбюро проходили диспансеризацию. Суслов же был на восьмидесятом году жизни и сильным здоровьем вообще никогда не отличался. К последствиям перенесённого в молодости туберкулеза прибавились сахарный диабет второго типа и почти неизбежный спутник людей почтенного возраста – атеросклероз сосудов. Последнее заболевание уже дало первый «звонок» – в 1976 году секретарь ЦК перенёс инфаркт, причём восстановление после него шло не очень хорошо.
Врачей Суслов не любил и не особенно доверял им. Когда Евгений Чазов пытался объяснить ему, что боли в левой руке – проявление стенокардии, главный идеолог партии не верил. Главный кремлевский врач писал о Суслове: «Дай Бог столько прожить каждому. Он никогда не хотел ни признавать себя больным, ни принимать лекарства. Он считал, что у него только болит сустав, а на деле была тяжёлая стенокардия. Тяжелейшая. У него были очаговые изменения в сердце. Мы придумали, как давать ему сердечные лекарства – в виде мази на болевшую руку. Горбачев – свидетель того, как меня вытаскивали с Северного Кавказа к Суслову. Мы сидели с ним в Железноводске, когда мне позвонили и сказали: «Срочно выезжайте, с Сусловым плохо, чтобы к утру вы были в Москве». То, что у него случилось, могло случиться в любое время».

Некоторые партийные руководители считали, что смерть Суслова была вызвана не только чисто медицинскими причинами. Александр Николаевич Яковлев, например, через много лет писал в своей автобиографической книге следующее: «Смерть Суслова была какой-то очень своевременной. Он очень мешал Андропову, который рвался к власти. Суслов не любил его и никогда бы не допустил избрания Андропова генеральным секретарем. Так что исключать того, что ему помогли умереть, нельзя».
Точно так же и Борис Николаевич Пономарёв, ближайший соратник и заместитель Суслова, высказывал определённые сомнения в том, от чего на самом деле умер главный идеолог партии: «Конечно, годы брали своё, и Михаилу Андреевичу всё труднее было работать. Как было положено, он перед отпуском поехал обследоваться в кунцевскую больницу. За пару дней до этого мы побеседовали с ним. Он был в хорошем отпускном настроении. Сказал, что после его возвращения работы у нас прибавится. До сих пор не знаю, что он имел в виду. Чувствовал он себя вполне прилично. Там он отправился на прогулку. Неожиданно почувствовал боли в сердце. Ему становилось всё хуже. Он вернулся в своё помещение, где в это время была его дочь Майя. Она бросилась к Михаилу Андреевичу, вызвала врачей. А через три дня его не стало. Очень странно».

Но о своей скорой смерти Суслов, несомненно, думал. В конце семидесятых лидер «Машины времени» Андрей Макаревич учился на вечернем отделении Московского архитектурного института и работал в Мосгипротеатре (это институт, который занимался проектированием театральных зданий и прилегавших к ним территорий). И рассказал мне следующую историю, которая, на мой взгляд, вполне могла иметь реальную основу: «Директор института, как было известно абсолютно всем, работал активно лишь до обеда. В обед в институтской столовой, в присутствии всего коллектива, ему подносился стакан с коньяком, который был накрыт белой салфеточкой. Директор выпивал его, после чего все начинали обедать, а он, закусив, отбывал либо в кабинет, откуда в этот день приказов и распоряжений уже не поступало, либо домой.
В один прекрасный день, когда он уже снял со стакана салфеточку и уже готовился взять его и опрокинуть в горло, в помещение вбежала секретарша с криком: «Не пейте!» Директор недовольно отставил стакан, а она, запыхавшись, сообщила ему, что только что звонили от Суслова и за ним, директором, вышла машина. Пришлось ему оставить коньяк до лучших времен и отправиться на Старую площадь.
Оказалось, что с директором института секретарь ЦК решил поговорить о своей смерти. Речь Суслова была примерно такой: «Все мы не вечны, к сожалению. Видимо, скоро уйду в мир иной и я. По решению Политбюро мне будет воздвигнут памятник на Октябрьской площади. Постамент предполагается установить в виде колонны из карельского гранита, а на нём будет изваяна моя статуя в мантии и шапочке, что показывает мое трепетное отношение к наукам. Под левым локтем у меня будет книга, символизирующая знания и моё покровительство литературе и искусству. Ну, а вокруг постамента разместятся отлитые из бронзы сцены моей богатой биографии. Мы изучили ваши работы, и я решил, что архитектурный проект реконструкции площади надо поручить вам. В ближайшее время будет соответствующее решение Политбюро. Так что готовьтесь к большому делу».
Нужно ли говорить, что следующие несколько месяцев весь институт занимался исключительно проектом благоустройства Октябрьской площади. Когда он был готов, директор получил государственную премию, работники института, в том числе и я, – премии поменьше. Но и они не были лишними…

Говорят, что история эта имела продолжение. Ходили слухи, что 7 ноября 1981 года на трибуне Мавзолея у Суслова вышел политический спор с Брежневым и он не очень дипломатично оборвал генсека. А Леонид Ильич, осерчав, пригрозил, что не будет ему, Суслову, никакого памятника. Вскоре после этого в начале 1982 года расстроенный Михаил Андреевич умер, а ещё через три года на Октябрьской площади поставили памятник Ленину работы Льва Кербеля. Титульным архитектором, кстати, по непонятным причинам стал не директор Мосгипротеатра, а Глеб Макаревич – главный архитектор Москвы».
В 1972 году, будучи награжден второй звездой Героя Социалистического труда (к 70-летию), Суслов получил право на прижизненный бронзовый бюст на своей родине в селе Шаховском (ныне Ульяновской области). Ещё один бюст Суслова стоит на его могиле у Кремлёвской стены. Других памятников «человеку в калошах» ни в нашей стране, ни в других странах мира нет…