Мгб после войны. Мгб ссср. Сараев Роман Николаевич

После окончания Великой Отечественной Министерство госбезопасности было поражено массовой коррупцией. Гебешники воровали вагонами, открывали подпольные цеха, за взятки закрывали дела. Глава МГБ Абакумов в итоге был арестован. На этом примере хорошо видно, насколько важно иметь конкуренцию среди силовых ведомств.

(На картине вверху: Абакумов, Меркулов и Берия)

В российском общественном мнении (и ранее – в советском) бытует устойчивое мнение, что «при Сталине был порядок». Однако архивы показывают, что даже «орден меченосцев» и «кадровая элита» - госбезопасность - была поражена коррупцией, самоуправством, пьянством и развратом.

Министерство госбезопасности (МГБ) в 1946 году возглавил Виктор Абакумов, во время войны возглавлявший СМЕРШ и работавший заместителем министра обороны (де-юре – замом Сталина). Кадровые работники КГБ Виктор Степаков (книга «Апостол СМЕРШа»), Анатолий Терещенко, Олег Смыслов (книга «Виктор Абакумов: палач или жертва») в своих биографиях главы МГБ Абакумова вспоминают, как он и его аппарат шли к бытовому и служебному разложению.

Виктор Абакумов был выходцем из рабочей семьи, фактически без образования (4 класса школы). Он представлял из себя продукт разложения системы НЭПа и перехода к тоталитарному государству, совмещая в себе страсть к красивой жизни и одновременно жёсткой системы. В конце 1930-х – начале 1940-х Сталин, видя, как опасно делегировать силовые полномочия только на госбезопасность (НКВД времён Ягоды и Ежова, ставшие фактически государством в государстве), начал создавать систему сдержек и противовесов. НКВД был поделён на две части – собственно на сам комиссариат внутренних дел и госбезопасность; чуть позже появился и СМЕРШ – формально армейская контрразведка, но на самом деле чекистский контроль над армией. Одновременно с этим был усилен и Комитет партийного контроля.

В МГБ, который возглавил Абакумов, в основном принимались армейские кадры, а также «пиджаки» - гражданские люди, окончившие гуманитарные вузы. Значительный процент в новом министерстве заняли партизаны и чекисты, занимавшиеся диверсионной деятельностью во время войны. Сталин, давший добро на такую кадровую комплектацию МГБ, был уверен, что министерство, в отличие от НКВД 1930-х с такими кадрами будет гарантировано от «перерождения». Однако действительность преподнесла самые мрачные уроки.

Новая сталинская система сдержек и противовесов второй половины 1940-х привела к тому, что силовики с утроенной энергией искали компромат друг на друга. Первым, погрузившись в грязь «перерождения» пало как раз МГБ Абакумова, за что в итоге сам министр был арестован в 1951 году, а в 1954 году – расстрелян.

Но вместе с тем новая сталинская система в то время отчётливо стала демонстрировать и классовое перерождение, и внедрение сословного правосудия (как при царе). Подавляющее большинство дел в отношении чекистов-преступников заканчивалось символическими наказаниями, а если к ним даже и применялись тюремные сроки, то они не шли ни какое сравнение с тем, сколько получали за аналогичные преступления люди из других сословий.

Сухие сводки из архивов, приведённые вышеупомянутыми авторами, говорят лучше всего.

Сразу после ВОВ против крупных чинов МГБ возникло много дел о трофейных бесчинствах, но большая их часть оказалась спущена на тормозах. Так, начальник Управления контрразведки ВМФ СССР в 1943-1946 годах генерал-лейтенант П.А.Гладков был снят за незаконное расходование крупных государственных средств, присвоение автомобилей, нормируемых продуктов и промтоваров. Также он передал три автомашины в личную собственность своим замам – генералам Карандашеву, Лебедеву и Духовичу, организовал закупку в комиссионных магазинах и у частных лиц имущества для сотрудников управления контрразведки ВМФ на 2 млн. 35 тысяч рублей (при средней тогда по стране зарплате в 600 рублей). В 1947 году Гладков отделался административным взысканием.

В марте 1947 года начальник УМГБ по Архангельской области А.И.Брезгин решением Секретариата ЦК ВКП(б) был снят с должности и вскоре исключён из партии за то, что, будучи до лета 1945 года начальником отдела контрразведки «Смерш» 48-й армии в Восточной Пруссии, сначала организовал доставку на трёх грузовиках с двумя прицепами на свою московскую квартиру трофеев (в основном, мебели). Затем Брезгин собрал эшелон из 28 вагонов с мебелью, роялями, автомобилями, велосипедами, радиоприёмниками, коврами и пр., который прибыл из Германии в Казань, где чекист получил должность начальника отдела контрразведки Приволжского военного округа. Всё это имущество было присвоено Брезгиным и его заместителями – Павленко, Палиевым и др. Излишки чекисты открыто распродавали. Палиеву спустя годы тоже пришлось ответить за излишества: в мае 1949 года он лишился своей должности.

«Трофейные дела» расследовались долго, и виновные в них репрессировались зачастую в связи с борьбой кланов министра госбезопасности Абакумова и замминистра внутренних дел И.А.Серова. Арест в декабре 1952 года генерал-лейтенанта Н.С.Власика, в 1946-1952 гг. работавшего начальником Главного управления охраны МГБ СССР, привёл к последующему осуждению начальника сталинской охраны (в январе 1955 года) за служебные проступки на 10 лет ссылки, после чего последовала скорая амнистия. В общей сложности Власику инкриминировалось хищение трофейного имущества на 2,2 млн. рублей. В 2000 году он оказался полностью реабилитирован (посмертно).

В центральном аппарате МГБ не только министры и их заместители могли рассчитывать на получение крупных незаконных прибылей. Работникам внешней разведки было несложно скрывать расходование оперативных средств на собственные нужды. В справке Управления кадров МГБ СССР от 30 января 1947 года указывалось, что бывший замначальника 4-го управления МГБ генерал-майор Н.И.Эйтингон (известный организацией убийств Чжан Цзолиня и Льва Троцкого), «в числе других руководящих работников допустил возможность использования не по прямому назначению продуктов и денежных средств, предназначенных на оперативные цели», по поводу чего руководство МГБ «в отношении Эйтингона ограничилось разбором и внушением». В обвинительной справке говорилось, что только «подарков» Эйтингон получил на 705 тысяч рублей.

Рвачеством занимались и сотрудники МГБ за границей. Уполномоченный опергруппы МГБ на Ляодунском полуострове В.Г.Случевский в феврале 1949 году был исключён из партии за то, что брал взятки с арестованных корейцев из Южной Кореи; чекист отделался увольнением из МГБ. Советник МГБ в Чехословакии полковник В.А.Боярский, ранее отличившийся в грабежах жителей Маньчжурии, в феврале 1952 году получил партийный выговор за «излишества в расходе средств на бытовое обслуживание себя и своего аппарата» (около 500 тысяч рублей). Для Боярского этот эпизод обошёлся без последствий – он в 1951 году оказался переведён в аппарат МГБ-МВД Литвы.

(Фотография Абакумова из следственного дела)

Некоторые руководители местных органов госбезопасности попадались на совершении крупных спекулятивных предприятий. К.О.Микаутадзе, нарком госбезопасности Аджарской АССР, был осуждён на 8 лет заключения за должностные преступления (освобождён менее чем два года спустя в связи с амнистией и болезнью). В 1944-1945 годах с санкции Микаутадзе его заместители – Схиртладзе и Берулава – вместе с другими ответработниками НКГБ через спекулянта Акопяна совершили ряд махинаций и спекулятивных сделок.

Снабдив Акопяна фальшивым удостоверением сотрудника госбезопасности, чекисты послали его торговать фруктами, и тот под видом подарков для фронтовиков и рабочих ленинградского авторемонтного завода вывез в другие регионы 10 тонн мандаринов и прочих фруктов (при этом Акопян с собой взял ещё пятерых спекулянтов, с которых получил за эту поездку 100 тысяч рублей). Продав фрукты, Акопян купил машины, мотоциклы, одежду и прочие товары, которые затем разобрали сотрудники республиканского НКГБ. Жена Микаутадзе получила от перепродажи разных товаров 50 тысяч рублйй.

В 1946 году вновь назначенный начальник управления МГБ В.И.Москаленко брал себе со склада окорока, колбасу и другие продукты, незаконно организовал пошивочный цех во внутренней тюрьме МГБ, сам сшил в этой мастерской бесплатно четыре костюма и разрешал бесплатно пошивку костюмов другим работникам УМГБ. Москаленко признал свою вину лишь в том, что использовал для шитья костюмов заключённого портного. В союзном МГБ ограничились объяснением Москаленко, в «наказание» назначив его министром госбезопасности Эстонской ССР.

Выяснилось, что на протяжении 1943-1947 годов члены семей ряда руководящих работников УМГБ и УМВД, включая семейства Борщева и начальника управления МВД генерал-майора И.Г.Попкова, «…систематически растаскивали с базы Спецторга лучшие остродефицитные промышленные товары (шерсть, шелк и т. д.), продукты питания».

Частым явлением было присвоение секретных сумм, предназначенных для оплаты услуг агентуры. Начальник КРО УМГБ по Читинской области З.С.Протасенко в июне 1951 года был исключён обкомом из партии за незаконный расход госсредств: работники КРО пьянствовали и растратили 9.000 рублей, предназначенных для оплаты агентуры. Начальник отделения Транспортного отдела МГБ Ашхабада А.Г.Кочетков в июле 1946 года был исключён из партии за присвоение госсредств: составил 10 ложных расписок от имени осведомителей и получил по ним 2.900 руб. Наказание оказалось лёгким – три года условно.

Наглядным примером низкой морали коммунистов МГБ были частые факты хищений партийных взносов парторгами чекистских учреждений. Парторг УМГБ по Кемеровской области И.П.Емельянов, бывший опытный контрразведчик СМЕРШ, в 1947-1949 годах с помощью подделки документов присвоил и растратил 63 тысяч руб. партийных взносов. Парторг (в 1949-1951 годах) УМВД той же области Б.И.Холоденин был исключён из ВКП(б) за присвоение и пропитие 3.662 рублей партвзносов, снят с должности и затем осуждён на 8 лет ИТЛ (вышел через полтора года по амнистии 1953 года). Парторг Бийского горотдела УМГБ по Алтайскому краю А.К.Савелькаев в мае 1948 года был исключён из партии за присвоение 2.069 руб. партвзносов «на пьянки» и уволен из «органов». Парторг и начальник следственного отдела ОКР МГБ Восточно-Сибирского военного округа В.И.Сапрынский в декабре 1951 года получил строгий партийный выговор за растрату 13 тысяч рублей партвзносов и был понижен в должности.

Доходило до совсем изощрённых методов воровства. Так, партийный функционер А.И.Пулях в 1944-1951 годах работал секретарём Кемеровского обкома ВКП(б), а с 1951 года – на волне чистки МГБ от клана Абакумова – работал на ответственной должности замначальника одного из Главных управлений МГБ СССР. В июне 1952 года Пуляха исключили из партии за то, что он незаконно получил 42 тысячи рублей гонораров от редактора областной газеты «Кузбасс» как за неопубликованные статьи, так за материалы других авторов и ТАСС. Уголовное дело на Пуляха было прекращено в связи с амнистией 1953 года.

Несколько взяточников и мошенников из ближайшего окружения Абакумова получили значительные сроки. К примеру, начальник отдела «Д» МГБ СССР полковник А. М.Палкин получил в октябре 1952-го 15 лет лагерей за хищения (правда, он был досрочно освобождён в 1956 году). Полковник П.С.Ильяшенко, работавший заместителем начальника одного из отделов МГБ СССР, в феврале 1953 года за «хищения социалистической собственности» был осуждён на 10 лет заключения (вышел в 1955 году). Другие коррупционеры отделались намного легче. Начальник управления контрразведки Центральной группы войск генерал-лейтенант М.И.Белкин во второй половине 40-х годов создал «чёрную кассу» и занимался спекуляцией. В октябре 1951 г. он был арестован в связи с разгромом окружения Абакумова и в 1953 году освобождён. Однако из «органов» Белкин затем оказался уволен «по фактам дискредитации».

Одновременно с Белкиным за хищения в Германии был арестован генерал-лейтенант П.В.Зеленин, в 1945-1947 гг. работавший начальником УКР «Смерш» – УКР МГБ в Группе советских войск в Германии. В 1953 году он был амнистирован, однако затем лишён генеральского звания. А бывший Уполномоченный МГБ в Германии генерал-лейтенант Н.К.Ковальчук, повышенный до министра госбезопасности Украины, избежал репрессий, хотя в 1952 году он обвинялся в том что «привёз с фронта два вагона трофейных вещей и ценностей»; впрочем, в 1954 году его лишили звания и наград.

(На картине: Начальник ГУО МГБ СССР генерал-полковник С.А.Гоглидзе, офицер и старшина частей охраны МГБ СССР на транспорте. Сзади виден офицер в форме Главного управления госбезопасности (ГУГБ). 1947-52 годы)

Начальник отдела кадров спецмастерских №4 МГБ СССР Кузнецов занимался хищением материалов из мастерской и брал взятки. Так, в 1948 году он получил две взятки от рабочих спецмастерских Выходцева и Шевчука на сумму 850 рублей за выдачу им документов об увольнении из мастерских. В том же году за взятку в 12 тысяч рублей Кузнецов оставил осужденного Гринберга отбывать наказание в Московской области вместо высылки его в Воркуту. В 1947 году он получил 4800 рублей от некой Богомоловой за перевод осужденного ее мужа из тюрьмы в лагерь, а затем досрочное освобождение. Также Кузнецов за 20 тысяч рублей способствовал освобождению из лагеря на волю «как инвалидов» двух осуждённых по 58-й статье – неких Горенштейна и Ривкина.

Арест министра МГБ Абакумова в июле 1951 года привёл к масштабнейшей чистке в руководстве «органов». Данные МВД и Комитета партийного контроля показали, что под разного рода наказания попали до 40% состава МГБ. Это была самая масштабная чистка органов безопасности СССР за всё время их существования (если не считать «политических» чисток в конце 1930-х и после ареста Берии; но в случае с Абакумовым это были наказания чекистов по неполитическим статьям).

Какой урок можно вынести из этой истории, кроме того, что именно в это время – в конце 1940-х – начале 1950-х – было окончательно оформлено становление в стране сословного правосудия (действующего и сейчас)? Система сдержек и противовесов в силовых ведомствах хорошо способствует контролю за ними и недопущению окончательного перерождения «органов». «Война всех против всех» - в нулевые годы почти такая же система была создана Путиным. Тогда друг друга сдерживали прокуратура и МВД, ФСКН и ФСБ, армия и позднее – СК. Мы были свидетелями масштабных чисток в «органах», которые не позволяли взять верх какому-либо ведомству. Сегодня же в системе есть только одна уравновешивающая друг друга связка: суперведомство Следственный комитет и ФСБ. Внешне такая система выглядит монолитной, «стабильной», но, как мы знаем из истории России, «стабильность» (застой) – это первый шаг к «перестройке».

Ещё в Блоге Толкователя о карательной системе в СССР.

Михаилу Дмитриевичу Рюмину в сентябре 1951 года исполнилось тридцать восемь лет. Надменный, низкого роста, жестокий, грубый, глупый, лысоватый подполковник с животом не нравился многим коллегам. Больше всего их раздражала его вычурная надменность. В анкетах он с важным видом и не моргнув глазом записывал себе незаконченное высшее образование, а потом не мог объяснить, какие экзамены сдавал в вузе. Например, вот как характеризовал Рюмина оперативный секретарь МГБ майор Бурлака в докладной записке, датированной 15 мая 1953 года:

«У меня сложилось впечатление, что Рюмин малограмотный человек, часто спрашивал, как пишется то или иное слово или какие знаки препинания надо ставить. У него очень маленький словарный запас. От начала до конца не прочитал ни одной книги. Пристрастие к спиртным напиткам, вовремя и плотно пообедать - вот, пожалуй, и весь круг интересов Рюмина».

Родился Миша Рюмин в 1913 году в селе Кабаньем Шадринского уезда Пермской губернии в семье крестьянина-середняка. Окончил восемь классов школы. С мая 1929 года работал сначала счетоводом, а потом бухгалтером сельскохозяйственной артели «Ударник» в Уральской области. С апреля по июнь 1930 года - слушатель Шадринских бухгалтерских курсов районного Союза потребительских обществ. С февраля 1931 года - бухгалтер-инструктор Кабаниевского райколхоза, районного отделения связи. После окончания Шадринских курсов связи (обучался с июня по сентябрь 1931 г.) - бухгалтер, старший бухгалтер, бухгалтер-инструктор Уральского областного управления связи (сентябрь 1931 г. - июнь 1933 г.).

Также в личном деле Рюмина зафиксирована учеба на комсомольском отделении Коммунистического университета имени В. И. Ленина в 1931–1932, 1934 годах (Свердловск).

С мая 1934 года по сентябрь 1935 года Рюмин уже главный бухгалтер Свердловского областного управления связи.

В сентябре 1935 года Михаила Дмитриевича призвали в армию. Но и там он не пропал: служил рядовым в штабе Уральского военного округа, затем там же - бухгалтером-экономистом. По окончании службы, в июле 1937 года, Рюмин вернулся к прежней работе - главного бухгалтера Свердловского областного управления связи.

Но очень скоро бывшего защитника Родины обвинили в неправильном расходовании денежных средств и в том, что он пользовался покровительством начальника облуправления связи, арестованного к тому времени как «враг народа». Как считает, не без юмора конечно, Н. Петров «Рюмин поступил толково. Он понял, как спастись. Тут же снялся с места и уехал в Москву. Здесь, после месяца поиска работы, он 13 сентября 1937-го устроился бухгалтером-ревизором» Финансового сектора Центрального управления речных путей Наркомвода СССР, а с сентября 1938-го и вплоть до начала войны работал главбухом и начальником планово-финансового отдела Управления канала Москва - Волга в Тушине. Здесь в 1939-м его приняли в кандидаты в члены ВКП(б).

После начала войны Рюмина, учитывая его «редкую специальность», в июле 1941 года направили на учебу в Высшую школу НКВД СССР.

С сентября 1941-го Рюмин - следователь, старший следователь, заместитель начальника, начальник IV отделения Особого отдела НКВД - Отдела контрразведки Народного комиссариата обороны Архангельского военного округа.

28 декабря 1941 года ему присвоено специальное звание «младший лейтенант государственной безопасности», 11 февраля 1943 г. - «старший лейтенант государственной безопасности», 18 июня 1943 года - «капитан», 3 марта 1944 года - «майор». В 1943 году Рюмина приняли из кандидатов в члены партии.

В Особом отделе НКВД, а затем в Отделе контрразведки СМЕРШ Архангельского ВО работы хватало. Кроме всего прочего, в Архангельске в годы войны разместилась британская военно-морская миссия, а также была расквартирована 126-я база ВМС и группа ВВС. Например, на октябрь 1943 года британская военно-морская миссия в Архангельске состояла из 52 человек: 18 старших и средних офицеров, 34 младших офицера и рядовых. Аппарат английской 126-й портовой базы состоял из 49 человек: 10 старших и средних офицеров, 39 младших офицеров и рядовых. При этом в составе миссии было много офицеров, непременно владеющих русским языком. Вскоре контрразведчики установили, что присланные англичанами на работу в Архангельский порт «военспецы» в большинстве своем не соответствовали своему назначению, работы по «присвоенным» им специальностям не знают, а поэтому от участия в ремонте вооружения и от консультаций по тем или иным техническим вопросам стараются уклоняться. Словом, прибыли настоящие разведчики, которые занимались военной, экономической и политической разведкой, пропагандой антисоветской идеологии, созданием сети агентурных источников из числа советских граждан. Правда, вся агентурно-оперативная работа по англичанам и американцам была сосредоточена в контрразведывательном отделе УНКВД по Архангельской области. Особым же отделам Архангельского ВО и Беломорской военной флотилии было приказано передать в областное управление все разработки и агентуру по англичанам и американцам, не связанным с разработкой военнослужащих Красной Армии, и ВМФ и только по согласованию с КРО проводить мероприятия по связям советских военнослужащих с иностранцами. И в этом был определенный смысл: по данным контрразведки на 1 сентября 1943 года из 1000 советских граждан, чьи контакты с иностранцами были зафиксированы наружным наблюдением, 90 % составляли женщины.

Все же контрразведывательная работа СМЕРШ была и строилась она против английской разведки в основном по двум направлениям: выявление британских разведчиков, их связей и пресечение их деятельности на объектах армии и флота. При этом принимался во внимание тот факт, что по роду своей служебной деятельности и в быту англичане имели широкое общение с военнослужащими и гражданским населением. Все точки соприкосновения англичан с нашими гражданами учитывались в оперативной работе военных контрразведчиков.

Всего же за годы войны контрразведчики выявили на советском Севере 100 кадровых сотрудников союзнических спецслужб, но только 6 из них были выдворены из страны.

Однако, несмотря на такое широкое поле деятельности, офицер СМЕРШ Рюмин осваивал прежде всего искусство фальсификации дел.

«В конце концов его, на свою беду, заметил главный армейский контрразведчик Абакумов, весьма нуждавшийся в профессиональных выбивателях показаний, - подчеркивает Н. Петров. - Ведь не все же самому избивать подследственных. Надо и смену растить.

В Архангельске Рюмин вел следствие по делу арестованного в декабре 1944-го фотокорреспондента газеты «Патриот Родины» И. П. Ермолина, поводом для ареста которого была лишь сводка наружного наблюдения, что он посетил английскую военно-морскую миссию. Абакумов заинтересовался делом. Как показал позднее на допросе Рюмин: «Когда я прибыл с делом Ермолина в Москву, в Главное управление контрразведки был доставлен и сам арестованный. На первом же допросе у Абакумова Ермолин заявил, что дал вымышленные показания в результате избиений. Абакумов вызвал меня, и я рассказал ему, как было сфальсифицировано дело Ермолина. Абакумову, видимо, понравилась моя откровенность, потому что, когда на его вопрос: «Сильно ли били Ермолина?» - я ответил: «Били, сколько было сил», он усмехнулся и сказал, чтобы я явился к начальнику следственного отдела Главного управления контрразведки Леонову, который объявил мне, что я остаюсь в центральном аппарате на правах прикомандированного».

Так Рюмин стал старшим следователем СМЕРШ уже непосредственно под крылом у Абакумова».

Стоит отметить и один маленький штрих к биографии этого «офицера». 31 июля 1944 года его наградят орденом «Отечественной войны» II степени - «За образцовое выполнение особых заданий Верховного главного командования Красной Армии», а 13 сентября 1945-го орденом Красной Звезды с той же самой формулировкой. Думаю, нетрудно догадаться, что стояло за этими красивыми словами…

Но вернемся к рассказу Н. Петрова: «С мая 1946-го он занял должность заместителя начальника 2-го отделения 6-го (следственного) отдела 3-го Главного управления МГБ. В 1948 году Рюмин участвовал в затеянном Абакумовым по приказу Сталина следствии по делу «Маршал» - по подготовке материалов для ареста Георгия Жукова. Он вел дело арестованного Героя Советского Союза майора П. Е. Брайко, избивая, принудил его подписать показания в отношении «одного из Маршалов Советского Союза». Также, добиваясь показаний на Жукова и Серова, прижег язык папиросой арестованному бывшему кладовщику Берлинского оперсектора НКВД A.B. Кузнецову.

В общем, «работал с огоньком», старался. 19 марта 1948-го ему присвоили звание подполковника. Улучшились жилищные условия. Причем вполне традиционным для того времени образом. Примерно в 1949-м Рюмин перебрался в более просторную квартиру № 4 в доме № 4 по Старопименовскому переулку, которую раньше занимал отправленный на понижение в Крым замначальника следчасти Родос. В сентябре 1949-го Рюмина перевели на должность старшего следователя в следственную часть МГБ, и он принял участие в допросах арестованных по «Ленинградскому делу». Избивал арестованного Соловьева (бывшего председателя Ленгорисполкома, а к моменту ареста секретаря Крымского обкома). В своих оправдательных заявлениях в военную коллегию в 1954-м Рюмин прямо указал, что, как и в ряде других случаев, команду «побить Соловьева» дал сам Сталин, следивший за ходом следствия.

Вместе с тем Рюмин оставался в должности старшего следователя. Его карьера, несмотря на все старания, как-то буксовала. А в мае 1951-го дала сбой. Как показал на следствии Рюмин: «Управление кадров МГБ СССР заинтересовалось неправильными сведениями, которые я давал о своих родственниках. От меня потребовали объяснений - почему я скрываю известные мне о них компрометирующие данные». Оказалось, Рюмин скрыл истинное имущественное положение отца (а он был весьма зажиточным), кроме того, отец жены Рюмина служил в армии Колчака. Ну и, наконец, Рюмин потерял в автобусе следственное дело. Помимо этого, ему объявили партийный выговор за то, что не зафиксировал показания арестованного врача, профессора Я. Г. Этингера, умершего под следствием у Рюмина. В общем, положение почти безвыходное».

Таким образом, ему явно грозило увольнение из органов. Несколько лет спустя Михаил Дмитриевич вспомнит: «Я все тщательно обдумал и взвесил. Дело в том, что к лету 1951 г. я очутился в довольно неприятном, шатком положении».

Так что же делает «шибздик», как называл его Сталин? Он обращается в приемную ЦК к помощнику товарища Маленкова Суханову. Как писал П. А. Судоплатов, «результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции».

Подполковник Рюмин одиннадцать раз переписывал свое письмо-донос, находясь в приемной около шести часов. Об этом свидетельствует Судоплатов, который при этом добавляет: Суханов «сам вел переговоры по поводу содержания письма Сталину с Маленковым».

Когда вождь прочитал заявление Рюмина, он сказал:

Вот, простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться.

«Товарищу СТАЛИНУ И. В.

От старшего следователя МГБ СССР

подполковника Рюмина М. Д.

В ноябре 1950 года мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук профессора Этингера.

На допросах Этингер признался, что он являлся убежденным еврейским националистом, и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и советскому правительству.

Далее, рассказав подробно о проводимой вражеской деятельности, Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 году ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь.

Показания Этингера по этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева вместе с арестованным Этингером вызвал к себе тов. Абакумов.

Во время «допроса», вернее беседы с Этингером, тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний о злодейском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он - Этингер - «заведет нас в дебри». Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника арестованного Брозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову.

Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стал восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для доклада руководству.

Примерно 28–29 января 1951 года меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».

Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму, в самую холодную и сьфую камеру. Этингер имел преклонный возраст - 64 года, и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 года в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».

Учитывая это обстоятельство, я несколько раз ставил вопрос перед руководством следственной части о том, чтобы мне разрешили по-настоящему включиться в дальнейшие допросы арестованного Этингера, и мне в этом отказывалось. Кончилось все это тем, что в первых числах марта Этингер внезапно умер и его террористическая деятельность осталась не расследованной.

Между тем Этингер имел обширные связи, в том числе и своих единомышленников среди крупных специалистов-медиков, и не исключено, что некоторые из них имели отношение к террористической деятельности Этингера.

Считаю своим долгом сообщить Вам, что тов. Абакумов, по моим наблюдениям, имеет наклонности обманывать правительственные органы путем замалчивания серьезных недочетов в работе органов МГБ.

Так в настоящее время в моем производстве находится следственное дело по обвинению бывшего заместителя генерального директора акционерного общества «Висмут» в Германии Салиманова, который в мае 1950 года убежал к американцам, а затем через 3 месяца возвратился в советскую зону оккупации Германии, где был задержан и арестован.

Салиманов показал, что в мае 1950 года его сняли с работы и он должен был возвратиться в СССР, однако этого не сделал и, воспользовавшись отсутствием наблюдения со стороны органов МГБ, перебежал к американцам.

Далее Салиманов рассказал, что, изменив Родине, он попал в руки американских разведчиков и, общаясь с ними, установил, что американская разведка располагает подробными сведениями о деятельности акционерного общества «Висмут», занимающегося добычей урановой руды.

Эти показания Салиманова говорят о том, что органы МГБ плохо организовали контрразведывательную работу в Германии.

Вместо того, чтобы информировать об этом правительственные инстанции и использовать показания арестованного Салиманова для устранения серьезных недостатков в работе органов МГБ в Германии, тов. Абакумов запретил фиксировать показания Салиманова протоколами допросов.

Министерством государственной безопасности в разное время арестовывались агенты американской и английской разведок, причем многие из них до ареста являлись негласными сотрудниками органов МГБ и двурушничали.

В своих информациях по таким делам тов. Абакумов писал: «Мы поймали, мы разоблачили», хотя в действительности: - нас поймали, нас разоблачили, и к тому же долгое время нас водили за нос.

Попутно несколько слов о методах следствия.

В следственной части по особо важным делам систематически и грубо нарушается постановление ЦК ВКП(б) и Советского правительства о работе органов МГБ в отношении фиксирования вызовов на допрос арестованных протоколами допроса, которые, кстати сказать, почти по всем делам составляются нерегулярно и в ряде случаев необъективно.

Наряду с этим Абакумов ввел практику нарушений и других советских законов, а также проводил линию, в результате которой, особенно по делам, представлявшим интерес для правительства, показания арестованных под силой принуждения записывались с недопустимыми обобщениями, нередко искажающими действительность.

Я не привожу конкретных фактов, хотя их очень много, поскольку наиболее полную картину в этом отношении может дать специальная проверка дел с передопросом арестованных.

В заключение я позволю себе высказать свое мнение о том, что тов. Абакумов не всегда честными путями укреплял свое положение в государственном аппарате, и он является опасным человеком для государства, тем более на таком остром участке, как Министерство государственной безопасности. Он опасен еще и тем, что внутри министерства на наиболее ключевые места и, в частности, в следственной части по особо важным делам поставил «надежных», с его точки зрения, людей, которые, получив карьеру из его рук, постепенно растеривают свою партийность, превращаются в подхалимов и угодливо выполняют все, что хочет тов. Абакумов.

«Начало кампании кадровой чистки системы МГБ, сопровождавшейся арестами высокопоставленных сотрудников, было положено специальным решением Сталина и Политбюро ЦК ВКП(б) после рассмотрения заявления М. Д. Рюмина - старшего следователя следственной части по особо важным делам (ОВД) МГБ СССР, - комментирует письмо Рюмина Н. Петров. - Вернее будет сказать, что заявление Рюмина было скорее поводом, ибо мысль о проведении чистки и арестов в МГБ… зрела у Сталина давно. После того как Сталин получил в руки заявление Рюмина, настала пора действовать. Что же писал этот следователь? В письме Рюмина, датированном 2 июля 1951 года, содержался ряд обвинений против Абакумова. Во-первых, он «погасил» очень перспективное, с точки зрения автора письма, дело арестованного МГБ врача Я. Г. Этингера, который мог дать важные показания о «врачах-вредителях». Во-вторых, Абакумов скрыл от ЦК важную информацию о недостатках в контрразведывательной работе в Германии на предприятиях «Висмута», где добывалась урановая руда. И, наконец, в-третьих, грубо нарушал установленные решениями партии и правительства правила ведения следствия. В письме Рюмин назвал Абакумова «опасным человеком» на важном государственном посту».

Министерство государственной безопасности: Министерство государственной безопасности СССР Министерство государственной безопасности КНР Министерство государственной безопасности ГДР См. также Комитет государственной безопасности КГБ (значения) … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Министерство государственной безопасности. ШТАЗИ Министерство государственной безопасности ГДР … Википедия

У этого термина существуют и другие значения, см. Комитет государственной безопасности. Запрос «КГБ» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Проверить нейтральность. На странице обсуждения должн … Википедия

Министерство внешней торговли основной орган государственной монополии внешней торговлия СССР. Содержание 1 История 1.1 Декрет о национализации внешней торговли … Википедия

- (МГА СССР) Печати всех минис … Википедия

- (Минпромстрой СССР) … Википедия

- (Минсредмаш СССР, МСМ СССР) … Википедия

- (1939 1991, в 1989 1991 Министерство нефтяной и газовой промышленности) Союзно республиканское (до 18 мая 1954 общесоюзное) министерство (до 15 марта 1946 народный комиссариат). Образовано 12 октября 1939 на базе Народного… … Википедия

Министерство общего машиностроения СССР государственный орган, общесоюзное министерство в рамках Совета Министров, отвечавший за обеспечение всех космических работ в СССР … Википедия

- (МЭП) было образовано 2 марта 1965 года на базе Государственного комитета по электронной технике СССР. Упразднено 14 ноября 1991 года. Содержание 1 Руководители 2 Предприятия и НИИ 3 См. также … Википедия

Реквизиты

Арест Абакумова был для меня точно гром среди ясного неба. За что, почему? – об этом нам, аппаратным работникам, ни слова не сказали. И спросить не у кого – обстановка не располагает. Меня сразу же отстранили от должности Секретариата и временно зачислили в резерв. Положение, сами понимаете, поганое. Как-то раз прихожу за зарплатой в Управление кадров, а там говорят: «Езжай, Иван Александрович, в Казахстан, будешь начальником управления лагерей в Караганде». Надо было соглашаться, а я отказался – хотелось на Север, чтобы забронировать московскую квартиру. Жалко было ее терять: только-только обжил, она первая была в моей жизни, раньше ютился в коммуналке. Жду назначения, а меня вызывают на Пушкинскую, в Прокуратуру Союза, и арестовывают. Привезли в «Матросскую тишину» и в тот же вечер повели на допрос. Как услышал, что обвиняют во вражеской деятельности, так чуть не раздавил в ладони граненый стакан с водой. Это я враг?!

Девять дней ничего не ел – нет, голодовку не объявлял, просто кусок в горло не лез. Сижу как истукан, и в растерянности думаю – какой же я враг, что же такого совершил против рабоче-крестьянской власти? Происхождения я самого что ни на есть пролетарского, в органах с 1932 года, после школы НКВД был на оперативной работе. В 1936 году проводил операцию в Китае – нужно было через Монголию доставлять оружие для воинских частей Мао Цзэ-Дуна в Яньани. А потом японцы напали на Китай, Чан Кай-Ши обратился к нам за помощью, Мао сблизился с Гоминданом, и наша работа утратила смысл. Тогда Берзин возбудил ходатайство перед Ежовым о моем переводе в Разведупр РККА – так я попал туда. Перед войной был помощником начальника Отдела специальных операций в Генштабе, по-прежнему занимался там Китаем, а в сентябре 1941 года подал рапорт о направлении в действующую армию.

Вызвали меня в Управление особых отделов к Абакумову. Тот поглядел на меня в упор и говорит: «Вы отстали от чекистской жизни, будете замначотделения, большего дать не можем». А я в звании старшего батальонного комиссара, три шпалы в петлице. Но раз идет война – разве можно отказаться?

С наступлением холодов перебрался я на Лубянку, там оставалась группа управленцев и небольшая часть оперативного состава – основные силы были эвакуированы в Куйбышев. Работали днем и ночью, спали когда придется, урывками, а мылись во Внутренней тюрьме, где был душ. Эх, кабы знать, что через десяток лет меня…

Не прошло и полгода, как меня сделали начальником отделения, а в апреле 1943 года, вскоре после создания ГУКР «Смерш», - назначили начальником Секретариата. Я отнекивался, объяснял, что мне нравится оперативная работа, но Абакумов был непреклонен: «Нравится, не нравится – это не разговор!». По правде говоря, не тянуло меня туда потому, что Бровермана, прежде ведавшего Секретариатом, оставили там на должности зама. Он расставлял людей, был у них в чести, а тут пришлось опуститься ниже. Человек, может, затаил обиду, как с ним работать? Но ничего, сработались, в основном, думаю, по той причине, что не пересекались: он занимался своим делом – готовил информацию для Ставки Верховного Главнокомандующего, а я обеспечивал остальное.

С тех самых пор и пришлось мне вплотную сталкиваться с Абакумовым. Виктор Семенович хоть и был молодой, а пользовался большим авторитетом, в ГУКР «Смерш» его очень уважали. Основное внимание он уделял розыскной работе, знал ее хорошо, и велась она активно. Начальников управлений в центре и на фронтах жестко держал в руках, послаблений никому не давал. Резковат – это да, бывало по-всякому, а вот чванства за ним не замечалось. Наоборот, если случалось ему обидеть кого-то, он потом вызывал к себе в кабинет и отрабатывал назад. По себе знаю: начнет иногда ругать при посторонних, чтобы те почувствовали ответственность, а ночью выберет минутку и скажет – не обращай внимания, это нужно было в воспитательных целях.

Кончилась война, Абакумова назначили министром госбезопасности вместо Меркулова, а я остался в ГУКР «Смерш». Прошло месяцев семь, точно не помню, я тогда в отпуск собирался, путевку получил в Кисловодск, и вдруг – вызов к Абакумову. Являюсь, а он мне говорит: «Выходи на работу начальником Секретариата МГБ». Я стал по стойке смирно и – «Слушаюсь товарищ генерал-полковник!». Приступил к работе, а там - опять Броверман варит свою «кухню», готовит докладные записки Сталину.

Работать приходилось много, документооборот в министерстве куда больше, чем в ГУКР «Смерш». Абакумов – он требовательный, нетерпимо относился к любым проявлениям небрежности, безграмотности, а я каждый день докладывал ему почту: письма, правительственные поручения, шифровки, записки по «ВЧ». Обычно принимал он меня в конце рабочего дня, часов в 5 утра, а доклад длился минут сорок-пятьдесят. После этого шел я домой – отоспаться, а в десять ноль-ноль снова был на работе. Крутился до вечера, в интервале между девятнадцатью и двадцатью двумя удавалось подремать часок-другой, а ночью вновь готовился к докладу. И так все пять лет…

Да, отвлекся я, пора возвращаться в «Матросскую тишину». Так вот, заметили там, что я ничего не ем, вызвали тюремного врача, и та дала мне касторку. Стал понемногу есть, не помню что, но жалоб на пищу не было. Допрашивали меня вежливо, без хамства и мордобоя. Военные прокуроры – народ образованный, церемонный, с ними чувствуешь себя человеком. Да и вопросы ставили понятные: что я знаю про Абакумова, какие у него привычки, с кем он при мне разговаривал по телефону, о чем велись эти разговоры, присваивал ли он трофейное имущество и так далее. Что характерно - записывали они в протокол только то, что я говорил, и с готовностью исправляли текст, если я был с чем-то не согласен. Потом задавали вопросы круче: принимал ли я участие в корректировке протоколов допросов арестованных, в чем это заключалось, были ли случаи нецелевого использования денежных средств, предназначенных на оперативные нужды, что докладывал мне Броверман про свою «кухню», почему я не пересылал по адресу письма, написанные заключенными Внутренней и Лефортовской тюрем МГБ?

На допросах я не юлил, давал показания в меру того, что было мне известно. К Следственной части по особо важным делам я никакого отношения не имел, с арестованными не работал, «обобщенных» протоколов допросов не составлял и не корректировал, «кухни» Бровермана не касался – тот напрямую выходил на министра, а письма заключенных докладывались Абакумову и передавались тем должностным лицам, кого он мне называл. Таков был порядок, установленный в МГБ до моего прихода, и я его неукоснительно соблюдал.

И насчет оперативных сумм ничего не скрыл – рассказал все, что слыхал от ребят из личной охраны Абакумова. Надо сказать, что Виктор Семенович на машине ездить не любил, предпочитал ходить пешком, а на улицах приказывал сопровождающим давать по сто рублей нищим, преимущественно старухам. Ему нравилось, когда старухи крестились, благодаря за подаяние. Еще припомнил, что охрана привозила Абакумову шашлыки из «Арагви» - к хорошим шашлыкам он был неравнодушен. Об этом следователи, оказывается, уже знали – они допросили начальника охраны Кузнецова, телохранителя Агуреева и водителей, обслуживавших министра.

В феврале 1952 года меня перевели на Лубянку, а через несколько дней - в Лефортово, где на смену военным прокурорам пришли следователи МГБ. Там допрашивали каждую ночь, чтобы лишить сна и сломать психику, а когда это не подействовало – надели наручники. Наручники применялись «строгие» - как шевельнешь руками, они «заскакивают», еще плотнее сжимаются. Как-то раз привели меня к Рюмину. Раньше я его не знал, видел мельком, а разговаривать не приходилось. «Вы, Чернов, неглупый человек, - заявил он. - Должны понять, что ваша участь предрешена. Выкладывайте все, что знаете. Вам так и так некуда деться. Не будете давать показания – вынесут вас ногами вперед. Мелкие факты нам не нужны – говорите о том, как Абакумов готовился захватить власть?» А дальше пошли в ход угрозы, матерщина и зуботычины.

Что со мной вытворяли – и сейчас вспомнить тяжко, хотя столько воды утекло. Коняхин – тот самый, что прежде был замзавом адмотдела ЦК ВКП (б), а теперь занял место Комарова, - пристал как с ножом к горлу: «Говори, как Абакумов наметил распределить министерские портфели?» - «Да вы что, - отвечаю, - какие портфели?!» - «Ах так, - процедил Коняхин. – Отправим тебя в 65-й кабинет, там заговоришь!»

Тогда я не ведал, что находилось в 65-м кабинете. Стою, жду, руки за спиной, в наручниках, отекли неимоверно, а он смотрит на меня, как кот на мышь, глаза блестят – и зовет конвой. Повели – сзади два надзирателя, офицер рядом, держит меня за локоть, а у него самого, чувствую, рука дрожит. Довели до двери с цифрой «65», втолкнули туда, а там – Миронов, начальник Внутренней тюрьмы, и с ним трое «исполнителей». «Будешь давать показания, сволочь?!» - крикнул Миронов и, не дожидаясь ответа, подал знак тем троим. Они взялись за резиновые палки и скопом принялись меня обрабатывать. Сколько длилось истязание, не помню, ум за разум зашел, а кончилось выпадением прямой кишки…

Режим в Лефортовской тюрьме - хуже некуда: лишили прогулок, ларька, книг, кормили впроголодь, все время хотелось есть. И сильно донимал холод – зима на дворе, а в моей камере отключили отопление, стены покрывались инеем. А то, что не давали спать, с этим я как-то справлялся, сказалась давняя привычка отдыхать урывками, где придется и в любой позе. Втяну голову в плечи, укутаюсь в пиджак поплотнее и дремлю, а как услышу, что надзиратель подкрадывается к двери, чтобы заглянуть в глазок, - начинаю моргать. Сон у меня чуткий, да и слух в норме, а неслышно подойти к камере в Лефортово сложно, там галереи и лестницы из металла. Не дай бог, заметят, что ты спишь, - мигом загонят в карцер за нарушение режима. Чего от них ждать: все надзиратели – службисты, в особенности женщины.

Следователь Соколов поражался: «Как же это ты, Чернов, не сломался? Все ломаются, а ты держишься. Похоже, днем незаметно кемаришь? Придется выставить у твоей камеры специальный пост, чтобы надзиратель не спускал с тебя глаз». Но не выставил – либо позабыл об угрозе, либо меня пожалел. Их ведь до конца не поймешь: то матерятся и, ощерившись, лезут с кулаками, то покурить дают. Зажгут сигарету и сунут мне в зубы – в наручниках я беспомощный как младенец, почесаться и то не в состоянии.

Крепко наседали они, требуя разоблачить заговор Абакумова, а потом круто сменили тактику – решили сперва меня замарать с головы до ног, чтобы не на что было надеяться. Признавайся, говорят, что составлял фальсифицированные письма «авиаторов» к Вождю народов! Я – ни в какую, не было этого и все, хоть режьте на куски. Тогда они устроили очную ставку с Броверманом, который пробубнил, будто это моя работа. «Что ты плетешь? – в сердцах крикнул я Броверману. – Счеты со мной сводишь за старое? Разве я виноват, что тебя понизили?» Броверман молчит, глаза отводит, а меня трясет. «Давно тебя бьют? – спрашиваю у него. «Третий месяц», - выдавил он из себя. «Вы чего творите? – обращаюсь я к следователям. – Дубинками заставляете на оговаривать друг дружку?!». А им – хоть бы что, составили протокол и моих слов туда не вписали.

Весь следующий день глаз не сомкнул – думал и думал. Раз в Следственной части по особо важным делам что-то не так расследовали, то им отвечать, Огольцову как первому замминистра, который их курировал, и, конечно, Абакумову – тот за всех в ответе, а я-то им зачем? По моей службе нарушений не выявлено, кроме разве что писем, написанных арестованными и не пересылавшихся по адресу… А Броверман – что Броверман? Он – сам за себя, я в его дела не вникал!.. В общем, думал, думал и ничего не надумал. Откуда мне было знать, что Рюмину недоставало для заговора евреев в генеральских и полковничьих погонах, а на безрыбье и рак рыба: я-то русский, зато жена у меня еврейка!

После очной ставки недели две не допрашивали. Почему – ума не приложу. Говорю тогда Захарову, замначальника Лефортовской тюрьмы: «Если завтра не вызовут на допрос, разбегусь и проломлю голову об отопительную батарею!». Вызвали – и дают подписать протокол, где я признаюсь, что редактировал те письма «авиаторов». А как увидели, что я не подпишу – взялись за дубинки.

Сколько-то дней я держался, а потом… Был у них отработанный садистский прием – перевернут тебя на спину, снимут брюки, раздвинут ноги и давай хлестать сыромятной плетью. Боль невыразимая, особенно если бьют с оттяжкой. После такой пытки я графин воды выпивал, жажда была – все внутри полыхало. Тут подпишешь даже то, что придушил собственную маму годика за три до своего же рождения…

С лета 1953 года меня почти что не допрашивали – так, вызовут иногда, чтобы уточнить какую-нибудь мелочь, и все. Бить, слава богу, тоже перестали. Сижу в Лефортово, идет месяц за месяцем, а когда все это кончится – поди пойми. Любопытства я, само собой, не проявляю – зачем? Однажды, еще зимой, спросил у следователя, хватит ли материала на «вышку», тот жестом показал, что за глаза, поэтому и не задавал вопросов.

Два года пробыть в одиночке – муторно, видишь одних следователей да надзирателей, с ними лишним словом не перекинешься. Как-то попросил, чтобы перевели в общую камеру, и ко мне подсадили писателя Льва Шейнина. Он ко мне подъезжал и так и эдак, расспрашивал кто я, за что сижу, а я до того одичал, отвык от людей, что отмалчивался и даже назвался чужой фамилией. А потом, когда нас порознь перевели во Внутреннюю тюрьму, мы снова оказались в одной камере и подружились. Скуповатый он, Лева, как что получит из тюремного ларька на выписку – нипочем не поделится, а так ничего, байки разные рассказывал, советовался со мной. «Знаешь, - говорит, - я юрист не из последних, как-никак государственный советник юстиции 2 класса, по-вашему генерал-лейтенант, а в своем деле ни хрена понять не могу!». Выслушал он мое мнение и похвалил: «Молодец ты, Иван Александрович, здорово умеешь раскладывать все по полочкам!».

От него я и узнал, что Берию посадили. Шейнину, понятно, этого не сказали, но Лева башковитый – по характеру записей в протоколе допроса сам обо всем догадался и тут же написал письмо Хрущеву, они друг с дружкой давно знакомы. Главное, был случай, когда Лева ему добро сделал: входил в комиссию, которая по заданию Политбюро что-то проверяла на Украине, и составил справку в пользу Хрущева. И Руденко ходил у него в дружках, тоже, видно, замолвил словечко – в общем, Леву вскоре выпустили. На прощанье он сказал: «Ваня, я понимаю, ты сидишь по должности», - и обещал посодействовать через Руденко: «Вот увидишь, Роман Андреевич – это человек!».

Прошел 1953 год, наступил 1954-й, а в нашем деле ничего не проясняется, сплошной туман. Был, впрочем, всплеск – то ли в мае, то ли в июне, точно не помню, - предъявляли для ознакомления обвинительный материал согласно 206 статьи УПК РСФСР, а потом все опять надолго заглохло. За лето я окреп, занялся физподготовкой, ежедневно ходил по двадцать тысяч шагов по камере, ждал, что дальше будет. Объявили мне, что суд состоится в Ленинграде, только в декабре, перед отправкой. Везли туда в обычном поезде, в купированном вагоне, без наручников, будто я не арестованный, а командированный. Как поезд тронулся, заглянул в купе Таланов, новый начальник Внутренней тюрьмы, отвечавший за нашу доставку, и вежливо спрашивает: «Чернов, как устроились?» - «Отлично, - отзываюсь. – А почему на дорожку вина не даете?». Таланов развеселился и говорит: «Вот когда обратно повезем, обязательно дадим!».

Судили нас в окружном Доме офицеров. Со своим адвокатом я до этого не встречался, познакомились прямо на судебном заседании. Зачем он был нужен, я и по сей день не уяснил. Мы с ним ни о чем не говорили, только разок я шепотом спросил: «Суд идет, а обо мне ни слова – не допрашивают и почти не упоминают?». А он в ответ: «Очень хорошо. Сидите и помалкивайте».

Как подошла моя очередь говорить на процессе, я отказался от показаний, выбитых из меня на предварительном следствии, и твердо заявил, что «обобщенные» протоколы «авиаторов» не корректировал – такую работу поручали только мастерам этого дела. «Кого вы считаете мастерами?» - спросил Руденко, поддерживавший обвинение. «Обер-мастером был Шварцман, а мастером – Броверман», - без запинки сообщил я. «Мы о вас знаем, Чернов, - многозначительно заметил Руденко. – Вы известный мастер все раскладывать по полочкам!». Как он это сказал, у меня забрезжила надежда, что есть на земле правда – не подвел, значит, Лев Романович Шейнин, сдержал слово!

На суде Броверман изобличал всех, в особенности меня, а Абакумов держался с большим достоинством. Про других не скажу, не помню, не до того мне было – ждал как все обернется. А когда Руденко потребовал для меня двадцать пять лет тюремного заключения – вот тут я и понял, с какими благодетелями имею дело. В последнем слове я отрицал вину перед советской властью, и дали мне пятнадцать лет, но не тюрьмы, а лагерей. Броверман хватанул четвертак, а остальные – расстрел. У Абакумова, помню, ни одна жилка в лице не дрогнула, будто не про него речь.

А дальше пошли этапы и лагеря – Петропавловск, Караганда, Тайшет, солнечная Мордовия, Дубровлаг – туда в конце концов стянули всех политзаключенных. Повсюду лагерное начальство расспрашивало меня, как все было, - им ведь интересно, а из газет, само собой, ни черта не поймешь. То ли кто-то из них проболтался, то ли иначе обо мне разнюхали, но бендеровцы передали меня «по эстафете» и не раз покушались на мою жизнь – сбрасывали кирпичи с крыш. Чекистам в лагерях трудно выжить, все против нас.

В Явазе повстречал Бровермана. Попадись он мне сразу же после приговора, я бы его на части порвал, горло бы ему перегрыз, столько во мне было злости, а тут сели мы на бревна и спокойно потолковали. «Если сохранилась в тебе хоть капля совести, - говорю, - напиши в Верховный суд, что оговорил меня, чтобы спасти себе жизнь. Не дрейфь, теперь тебя уже не расстреляют». Он пообещал, но ничего не написал. А больше мы не виделись. Доходил до меня слух, будто его по отбытии срока направили в психбольницу, а он туда не явился. В общем, сгинул Броверман.

Меня «перевоспитывали» в лагерях, а моих близких – на воле. Выдали им волчьи паспорта, с которыми не брали даже на самую грязную работу, гоняли с места на место, измывались по-всякому. От горя и лишений скончалась моя мать, жена и старший сын… Слал я жалобы, много жалоб, но при Хрущеве им не давали ходу. Это потом, уже при Брежневе, прокурор Руденко смилостивился и внес протест, признав, что я, Чернов, не изменник родины, а только вредитель и участник контрреволюционного заговора. Так вот и получилось, что ни за что ни про что просидел я за колючей проволокой вместо пятнадцати лет лишь четырнадцать с половиной.

"Ленинградское дело" - одна из самых масштабных акций в череде послевоенных репрессий. Ее жертвами стали более двух тысяч человек - ленинградцев, вынесших на своих плечах все тяготы военной блокады: партийные, комсомольские, профсоюзные работники, военные, ученые, а также члены их семей и родственники. Более двухсот из них были приговорены к длительным срокам тюремного заключения и к расстрелу. Одной из жертв ленинградской трагедии стал генерал Петр Николаевич Кубаткин , бывший начальник Управления МГБ по Ленинграду и Ленинградской области. Мне довелось работать с этим незаурядным человеком, настоящим асом контрразведки...

Петр Кубаткин родился в 1907 году в Донбассе, в многодетной шахтерской семье. Революцию встретил десятилетним мальчиком. Чтобы не быть никому в тягость, пошел в рудокопы - обычное дело в тех местах. Его судьба круто изменилась после того, как в 1929 году его призвали на действительную военную службу в пограничные войска. Когда пришло время демобилизации, Петру Кубаткину предложили работу в органах госбезопасности. Азы чекистской профессии он проходил в Одессе, затем его назначили заместителем начальника политотдела, а через некоторое время молодой, перспективный контрразведчик был командирован в Москву, в Центральную школу НКВД СССР. А вскоре его направили на работу в центральный аппарат Наркомата внутренних дел. Его предшественник, чье место в аппарате он занял, был к тому времени расстрелян за участие в заговоре в НКВД.

Разбирая оставшиеся после него бумаги, Кубаткин неожиданно наткнулся на подборку документов о прошлом знаменитого обвинителя А.Я. Вышинского, который, будучи прокурором СССР, свирепствовал на московских процессах 30-х годов. В этих документах, извлеченных в свое время из архивов департамента полиции, содержался явный компромат на беспощадного прокурора. Оказалось, что выступая на московских процессах, грозный Вышинский обвинял подсудимых в тех же самых действиях, к которым был лично причастен в 1917 году. Мало того, что он был связан с меньшевиками, активно трудился на видных постах в прокуратуре Временного правительства, старательно преследуя его противников, так он еще и был причастен к проводившейся властями весной 1917 года акции по выслеживанию с целью ареста скрывавшегося в подполье В.И. Ленина.

Ознакомившись с документами, Петр Кубаткин поставил в известность тогдашнего наркома внутренних дел Н.И. Ежова. Для того дореволюционная деятельность Вышинского новостью не была. Однако на этот раз он решил раскрыть глаза Сталину, который абсолютно доверял Вышинскому: пусть знает, какую змею он пригрел у себя на груди. О том, что произошло за закрытыми дверями кабинета вождя, нарком впоследствии поделился со своим ближайшим окружением. Реакция Сталина была необычной. Пробежав глазами несколько страниц справки, в которой содержался компромат на Вышинского, вождь, оставаясь внешне абсолютно спокойным, распорядился вызвать к себе прокурора. Разговор продолжали втроем. Ежов почувствовал себя уязвленным и попытался задать Вышинскому несколько вопросов, но Сталин тут же вмешался в разговор и неожиданно спросил у Вышинского, не напомнит ли тот ему время, когда оба они оказались в одной камере Бутырской тюрьмы в Баку. Вышинской мгновенно назвал дату, а также количество дней и ночей, проведенных вместе за решеткой.

Скажите, пожалуйста, а за какие такие особые заслуги администрация именно вас сделала тогда старостой тюрьмы? Вы ведь моложе меня?

Так точно, товарищ Сталин, - ответил насмерть перепуганный прокурор.

Я моложе вас на четыре года: вы родились 21 декабря 1879 года, я же - 10 декабря 83-го. Ну а в старосты меня определили, очевидно, из-за моего внешнего вида. Если вы помните, я отрастил тогда бороду и выглядел старше своих лет.

Ну, положим, бороды, строго говоря, не было. Но бороденка жидкая и редковатая, существовала, - усмехнулся Сталин, наслаждаясь замешательством прокурора. - Можете идти.

Ежов был разочарован: он понял, что Сталин и не помышлял избавляться от Вышинского. Время услужливого и хитроумного Генпрокурора еще не пришло. Сталин лишь дал понять Вышинскому, что ничто из его прошлого не забыто и его судьба в руках вождя.

Как ни странно, на Кубаткине этот прокол никак не отразился, хотя кое-кто из сослуживцев предрекал, что ему дорого обойдется его инициатива. Ежов лишь потребовал к себе дискредитирующие Вышинского материалы.

А в декабре 1938 года Ежов был смещен с поста наркома внутренних дел... Некоторое время он продолжал исполнять обязанности наркома водного транспорта, но вскоре был арестован. Всю ответственность за массовые необоснованные аресты переложили на Ежова и его подручных, превратив их в козлов отпущения. Как-то в начале войны Сталин, разоткровенничавшись за ужином с авиаконструктором Александром Яковлевым, обронил: "Ежов мерзавец! Погубил наши лучшие кадры, мы его за это расстреляли, разложившийся человек. Звонишь в ЦК, говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом, - оказывается, лежит в кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил".

Исповедовавшие "высшую мудрость" кремлевские руководители публично проклинали Ежова и разрешили отпустить кое-кого на свободу (по некоторым данным, около трех тысяч человек), но тут же затормозили процесс реабилитации. Мол, пересмотр дел отнимает у органов НКВД слишком много времени и отвлекает их от более важных задач.

С приходом в НКВД Л.П. Берии число арестованных резко сократилось, но политические репрессии и казни продолжались. Произошла и очередная, третья по счету, чистка чекистского корпуса. Почти полностью было истреблено все поколение "ежовских чекистов", составлявших руководящее звено органов. "Ежовые рукавицы" пришлись Берии впору.

Многие молодые сотрудники центрального аппарата были направлены руководить местными органами НКВД, сменив репрессированных и изгнанных со службы. А старший оперуполномоченный Кубаткин, которому было всего 32 года, весной 1939 года попал в "номенклатуру" - получил видный пост начальника Московского управления НКВД.

К приходу Кубаткина обстановка в Управлении была весьма сложной. Аппарат освобождался от тех, кто раскручивал маховик массовых политических репрессий в Москве. Были арестованы четыре начальника Управления, в их числе и свояк Сталина, С.Реденс. Пятый - В.Каруцкий - покончил с собой. Их судьбы разделили их заместители и руководители оперативных отделов. Среди них были не только сподвижники и соратники Ежова, но и нежелательные свидетели черных дел, те, кто, по выражению вождя, "знал слишком много". Каждый день, приходя на работу, мы узнавали об очередном исчезновении кого-либо из своих начальников. Кубаткин не застал практически ни одного сотрудника, звание которого было бы выше младшего лейтенанта. Большинство не имели ни соответствующего образования, ни профессиональных навыков, ни опыта.

А между тем в наследство новому начальнику Управления досталась масса незавершенных дел, преимущественно групповых. Это были дела, возбужденные, главным образом, по признакам печально известной 58-й статьи УК РСФСР, причем по всем ее пунктам: антисоветская агитация, вредительство, шпионаж, террор, членство в контрреволюционной организации и даже... недоносительство. Причем доказательства вины подсудимых ограничивались, как правило, их собственными признаниями, полученными в результате применения физического воздействия. Признание подсудимым своей вины официально возводилось в ранг "царицы доказательств" и освобождало следствие от необходимости предоставлять суду, какие бы то ни было документальные и вещественные доказательства преступления.

В общем потоке обвинений преобладали дела по антисоветской пропаганде. Рассмотрев часть этих дел, Кубаткин быстро разобрался, что они заведены без достаточных на то оснований. По более чем 100 делам, заведенным по 58-й статье, он вынес мотивированное заключение об их прекращении, и все арестованные были отпущены на свободу.

Первые шаги нового руководителя, воспринятые в коллективе как серьезная корректировка ежовской политики, спасли жизнь многим людям, но поддержки наверху не получили. Дело в том, что значительная часть арестованных была расстреляна, а обнародовать этот факт в планы Кремля, разумеется, не входило. Кроме того, сталинское руководство не без основания опасалось, что при возвращении из лагерей тысяч заключенных всплывет суровая правда о беззакониях, творившихся в лагерях и тюрьмах. Но главное - кремлевское руководство опасалось подорвать атмосферу страха, которая рассматривалась сталинскими идеологами как одна из важнейших опор тогдашнего режима. Кремлевское руководство решило ограничиться общими разговорами о кампании по пересмотру дел и о некотором облегчении режима в местах лишения свободы; ни о каких далеко идущих планах исправления "ошибок" карательной политики не было и речи.

Кубаткину сделали внушение в наркомате за увлечение "либеральной линией" и "легкий подход" к пересмотру дел. В отличие от некоторых других начальников местных органов, его это не испугало: он сумел отстоять обоснованность принятых им решений вернуть хоть какой-то части людей их доброе имя. Для Кубаткина тогда все обошлось более или менее благополучно. А вскоре молодого начальника Управления НКВД ввели в состав президиума Моссовета и бюро горкома партии, а в 1939 году избрали депутатом Верховного Совета СССР.

Кубаткин сразу же взялся за чистку аппарата Управления от сотрудников, которые фальсифицировали дела, выбивая из арестованных ложные показания. Некоторые из этих сотрудников были осуждены, других попросту выгнали из НКВД. К самим же делам, сфабрикованным ими, а главное - к судьбе невинно осужденных по ним, обычно не возвращались. Приговоры оставались в силе, и те, кому удалось уцелеть, вышли на свободу лишь через 15-18 лет. Кубаткин смог лишь выдвинуть жесткие требования: не ограничиваться признанием арестованным своей вины, а непременно подкреплять предъявленное обвинение показаниями свидетелей, актами экспертизы, документальными и вещественными уликами. Он твердо придерживался мнения: окончательную судьбу привлекаемых к уголовной ответственности должен решать суд.

В марте 1941 года, когда стало ясно, что войны не избежать, была произведена реорганизация НКВД: разведка и контрразведка были выделены в самостоятельные органы и на их базе образован Наркомат государственной безопасности. Кубаткин становится во главе Управления НКГБ по Москве и Московской области. На этом высоком посту его и застала война. Кубаткину приходилось контролировать борьбу с преступностью в столице и области. Результат его работы был налицо: за это время в Москве и области не было совершено серьезных преступлений. Наличие внутренней агентуры, завербованной в уголовной среде или внедренной в нее, позволяло своевременно раскрывать, а главное - предупреждать многие преступления.

В июле 1941 года происходит объединение наркоматов внутренних дел и государственной безопасности. Кубаткину поручается возглавить одну из важных спецслужб. Но работать в ней ему не пришлось: в конце августа 1941 года его направляют в Ленинград. Там он находится все годы войны - до мая 1943 года в качестве начальника Управления НКВД, а после повторного разделения Наркомата - в должности начальника Управления НКГБ-МГБ.

В Ленинграде Кубаткин оказался в самом водовороте грозных событий. СД и абвер засылают в город все больше своих лазутчиков с единственной целью - определить расположение продовольственных складов и баз, чтобы упростить задачи авиации и диверсионной агентуре. Перед Управлением НКВД встала задача - обеспечить защиту этих складов и баз. Надо сказать, не все удалось сделать. 8 сентября 1941 года, во время второго массированного налета авиации, противнику удалось разбить и поджечь знаменитые Бадаевские склады. Это был жестокий удар: пожаром было уничтожено 700 тонн одного только сахара.

Сюрприз за сюрпризом, которые преподносила война, требовали быстрых и неординарных решений, в короткие сроки предстояло вывезти из осажденного города в глубь страны значительную часть гражданского населения. Необходимо было перебазировать в тыл промышленные предприятия и уникальное оборудование. Практически целый город - полтора миллиона человек, промышленные предприятия, НИИ, учебные заведения, музеи, театры - нужно было эвакуировать на восток в сжатые сроки. Только в первые месяцы войны из Ленинграда были эвакуированы 961 тысяча 79 человек, вывезено свыше 90 заводов. Но в самом осажденном городе надо было обеспечить бесперебойную работу и "маскировочное прикрытие" предприятий, занятых производством оружия, мин и снарядов.

В первых числах сентября 1941 года было начато формирование на заводах 150 рабочих батальонов - на случай ведения уличных боев; во главе многих из них были поставлены сотрудники Управления.

Не остались ленинградские чекисты в стороне и от сохранения культурных и исторических ценностей: только из Эрмитажа было отправлено на Восток свыше миллиона ценнейших произведений.

Но основная деятельность Управления была связана с ходом военных действий. В 1941-1942 годах на оккупированной врагом территории были сформированы около 40 партизанских отрядов и 42 разведывательно-диверсионные группы, непрерывно наносившие удары по войскам противника.

В трудных военных условиях коллектив Управления, который традиционно составляли отличные профессионалы своего дела, обеспечивал безопасность города от действий подрывных центров абвера и СД, штаб-квартиры которых располагались по соседству с Ленинградом - в Пскове и Новгороде.

В Пскове тогда шла усиленная подготовка террористического акта против Сталина. В ноябре 43-го года там, в числе других диверсантов, проходил подготовку разоблаченный позднее на территории СССР террорист Таврин-Шило, который должен был лично осуществить покушение. Первые сведения о готовившейся акции и наводке на самого Таврина-Шило были получены через агентуру ленинградского управления, действовавшую в Пскове.

Кубаткин твердо придерживался принципа: рассчитывать на случайное выявление вражеских лазутчиков нельзя. Необходимо направлять в оккупированные районы области хорошо подготовленных агентов и доверенных лиц, способных внедриться в органы абвера и СД. В результате эффективность работы резко повысилась. Сведения о предполагаемых забросках в Ленинград вражеской агентуры, пунктах перехода ею линии фронта чекистский аппарат стал получать заблаговременно, хотя сам по себе захват вооруженных до зубов вражеских лазутчиков был труден и опасен.

Основным объектом разработки ленинградских чекистов стала резидентура немецкой разведки - группа "Абверкоманда-104"; согласно архивным документам, только в период с октября 1942 по сентябрь 1943 года она забросила в тыл Красной Армии 150 групп шпионов и диверсантов, численностью от трех до десяти человек каждая. С помощью агентуры, внедренной в разведывательную сеть абвера и СД, Ленинградскому управлению удалось не только раскрыть ее лазутчиков, но и в значительной мере обезвредить их.

Годы, проведенные Кубаткиным в блокадном городе, укрепили его репутацию в чекистском корпусе страны. Во время первых послевоенных выборов он вновь был избран депутатом Верховного Совета СССР - на этот раз от Смольнинского избирательного округа Ленинграда.

В марте 1946 года пост министра государственной безопасности СССР по предложению Сталина получает доверенное лицо Берии B.C. Абакумов. Происходит обычная в таких случаях "смена караула". Зная Кубаткина по совместной работе в центральном аппарате, новый министр поручает ему возглавить Первое главное управление МГБ - внешнюю разведку. Кубаткин отказывается, ссылаясь на отсутствие опыта зарубежной работы, незнание иностранных языков. Абакумов, уже согласовавший наверху назначение Кубаткина, пытается настоять на своем. Но переубедить упрямца ему не удалось. Министр затаил злобу. В 1946 году он освобождает Кубаткина от должности начальника Первого главного управления, на которой тот пробыл меньше полугода, и посылает начальником Управления КГБ по Горьковской области.

А вскоре Абакумов наносит ему новый жестокий удар: в марте 1949 года Кубаткина увольняют из органов с формулировкой: "за невозможностью дальнейшего использования и с передачей на общевоинский учет". Решение подтвердил Секретариат ЦК ВКП(б). Впрочем, выгнать на улицу 40-летнего генерала с безупречным послужным списком, удостоенного многих наград, было неприлично, и Кубаткина назначили заместителем председателя Саратовского облсовета.

Злоключения Кубаткина начались в 1949 году, вскоре после смерти Жданова, который лично знал его и относился к нему покровительственно. Именно в этот период в высших эшелонах власти развернулась острая борьба за место второго лица в партии, которому предстояло принять эстафету из рук уже одряхлевшего вождя. В Кремле настороженно относились к возраставшему авторитету и влиянию ленинградских руководителей. Всегда отличавшийся властолюбием Маленков, после опалы, продолжавшейся с 1946 по 1948 год, продвигается ко второму месту в партии и начинает атаки на выдвиженцев Жданова. В первую голову это коснулось ставшего к этому времени секретарем ЦК ВКП(б) бывшего руководителя ленинградских коммунистов А.А. Кузнецова, в котором Маленков видел опасного конкурента в борьбе за власть. По наветам Маленкова 15 февраля 1949 года возникло постановление Политбюро "Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП(б) Кузнецова и кандидатов в члены ЦК Родионова и Попкова". Родионов занимал в то время пост Председателя Совета Министров РСФСР, Попков - секретаря Ленинградского обкома партии. Вскоре Кузнецов, Родионов и Попков получили партийные взыскания и были сняты со своих постов.

Министр госбезопасности Абакумов счет ситуацию походящей, чтобы выслужиться перед Сталиным в роли разоблачителя нового заговора в партии и представить отстраненных ленинградских руководителей организаторами контрреволюционного подполья. Вот тут-то, как считал коварный министр, и мог пригодиться опальный Кубаткин. Во-первых, в течение всей войны он был близок к руководителям Ленинграда, и при желании из него можно было бы выжать какой-нибудь компромат на них. Во-вторых, Кубаткин лучше других ориентировался в ленинградских архивах прошлых лет и мог подсказать, где и что искать. В-третьих, расчет строился на том, что, спасая от репрессий собственную семью, опальный генерал пойдет на сговор с совестью и "припомнит факты, изобличающие ленинградских руководителей в "местном сепаратизме".

В Ленинград срочно снаряжается группа ответственных работников МГБ, заранее сориентированная на то, чтобы тщательно перерыть все архивы Управления МГБ и партийных органов и найти там нужные материалы. Неблаговидную роль в ленинградских событиях того времени и, прежде всего, в судьбе Кубаткина и Капустина, занимавшего тогда пост второго секретаря обкома партии Ленинграда, сыграл начальник Управления МГБ генерал Д.Г. Родионов, сменивший на этом посту Кубаткина. Родионов представил Абакумову справку, сохранившуюся в оперативных учетах, в которой говорилось о том, что в 1935-1936 годах Капустин, находясь в Англии, куда был направлен на предприятие одной фирмы в качестве помощника начальника цеха турбинных лопаток Путиловского завода, якобы вступил в близкие отношения с местной жительницей, преподававшей ему английский язык. В лондонской резидентуре нашей внешней разведки возникло предположение, что эта женщина являлась агентом английской контрразведки. Об этом было доложено Жданову, но он оценил сообщение как сомнительное, и последствий оно не возымело. Об этом в сообщении Родионова умалчивалось. Зато он отметил, что в 1945 году Кубаткин, узнав об этих материалах, распорядился их уничтожить (чего, кстати, и требовала действовавшая в то время инструкция).

Абакумов переадресовал сообщение Родионова Сталину. Реакции вождя была незамедлительной: он дал указание арестовать Капустина, подозреваемого в связях с английской разведкой, и Кубаткина, допустившего служебное преступление. Оба они - депутаты Верховного Совета СССР - оказываются в тот же день в тюрьме без санкции прокурора. В постановлении на арест Кубаткина говорилось, что, "работая в 1941 -1944 годах на руководящих должностях в Ленинграде, он поддерживал преступную связь с группой лиц, враждебно настроенных против партии и правительства".

Поначалу Кубаткин не испытывал тревоги относительно своей судьбы. Когда его арестовывали, он сказал жене: "Произошло какое-то недоразумение; скоро все выяснится, и я вернусь". Его требование на встречу с министром осталось без ответа. Затем к нему пришло осознание безысходности: шантаж с угрозой репрессировать семью, жестокие истязания показали, сколь мрачны его перспективы. Хотя Кубаткин не позволял себе упасть духом. Предварительное следствие по делу Кубаткина продвигалось со скрипом и заняло в общей сложности больше года (с 23 июля по сентябрь 1950 года). За это время 15(!) раз продлевали сроки следствия. В конце концов Кубаткин был приговорен к 20 годам тюремного заключения за недоносительство - "преступное бездействие". Но вскоре последовала команда Абакумова: с исполнением приговора подождать. В это время из арестованных по "ленинградскому делу" удалось выбить ложные показания на Кубаткина как участника "антипартийной группы". И следствие по его делу возобновилось.

Каких-то документов или вещественных доказательств вины Кубаткина, так же как и "антипартийной группы" в целом, на процессе не фигурировало - их просто не было. В открытом судебном процессе по "ленинградскому делу " Кубаткин не участвовал. Его судили отдельно от основной группы. Факт ареста Кубаткина и суда над ним замалчивался. 2 октября 1950 года Военная коллегия после двадцатиминутного разбирательства вынесла приговор: расстрелять. И приведен он был в исполнение в тот же день. Торопились, следуя известной формуле иезуитов: нет человека - нет проблемы. Вместе с Кубаткиным были осуждены его жена и сын - студент, получив 15 и 10 лет исправительно-трудовых лагерей. 80-летняя мать Кубаткина была, как социально-опасный элемент, выслана из Донбасса.

В начале 1954 года Прокуратура СССР произвела проверку материалов "ленинградского дела " и установила, что оно от начала до конца сфальсифицировано. Обвинение против Кузнецова А.А., Вознесенского Н.А., Попкова П.С., Родионова М.М. и других (в их числе и Кубаткина) были сфабрикованы следственным аппаратом МГБ по команде свыше. Что касается признания подсудимых, было установлено: не выдержав пыток и истязаний, они оговорили себя и других. По протесту Прокуратуры Военная коллеги в новом составе отмела нелепые обвинения, отменила приговор, прекратила "ленинградское дело " за отсутствием в действиях осужденных состава преступления. Доброе имя Петру Николаевичу Кубаткину вернули посмертно. Мать жена, сын и сестра смогли вернуться к месту жительства.

Сергей ФЕДОСЕЕВ